Читать книгу "После Аушвица - Ева Шлосс"

Отто однажды написал, что мы с мамой очень близки. «Ева обсуждает с ней все: свой бизнес, свои интересы, свою личную и общественную жизнь. Мать хочет знать каждую деталь, спрашивая и давая советы, когда это необходимо. Только борьба с перепиской…»

Он описал, как мама с тревогой ждала письма, «заглядывая в почтовый ящик всякий раз, когда должен был приходить почтальон, и очень нервничая, пока, наконец, письмо не было доставлено».

В то время она беспокоилась о том, почему письмо из Лондона идет шесть дней, тогда как из Америки только три. «Так или иначе, когда письмо оказывалось в руке, весь гнев улетучивался».

Моя мать была одержима написанием писем, как показывают тома ее переписки. Я не жалею, что не отвечала на все ее вопросы (многие из них были, например, о том, что я ела на ужин), но я сожалею, что не поговорила с ней о некоторых важных событиях, общих для нас обеих.

Учитывая все, через что мы прошли, может показаться странным, что мы никогда не говорили об этом впоследствии. Думаю, сначала мы сосредоточились на том, чтобы пережить те первые мрачные послевоенные дни, восстанавливая нашу жизнь без особого энтузиазма.

Затем я переехала в Англию и вышла замуж, а мама вышла замуж за Отто – и после этого вроде бы не находилось достаточно времени. Я наблюдала за ней со стороны и видела, что она счастлива с Отто и довольна их союзом. Должно быть, она так же наблюдала и за мной. Никто из нас не делал глубинных подкопов и не говорил о той боли, которую мы все еще ощущали.

Вне всякого сомнения, самым большим потрясением в процессе написания этой книги стало известие о том, что у моего двоюродного брата Тома хранился большой архив писем моих родителей к моим бабушке и дедушке, как довоенных, так и послевоенных лет. Я никогда не читала этих писем, я даже не знала об их существовании, но когда я сказала Тому, что пишу книгу, он постепенно начал отправлять их мне – сначала на электронную почту, а затем приносил лично в большой коробке для обуви.

Я буквально дрожала от эмоций, когда жизнь моих родителей воскресала у меня в руках. Человек верит, что всегда будет ясно помнить близких людей – но со временем в его голове остаются лишь воспоминания о воспоминаниях. Теперь родители снова оказались со мной и говорили своими голосами: иногда толстыми каракулями, иногда почти неразборчивым старым готическим немецким почерком, иногда словами, аккуратно напечатанными на самой тонкой блестящей бумаге. Я волновалась, плакала и иногда поражалась прочитанному: да, это так, они были такими на самом деле. Я просто забыла.

Я уже включала некоторые сведения из этих писем в книгу, но в целом они оспаривали мои предположения о нашей жизни. Я видела, например, как мы были счастливы в Амстердаме, даже после оккупации. Конечно, есть много вещей, которые мои родители не могли написать из-за цензуры, но даже учитывая это, создается четкое впечатление, что мы жили нормальной семейной жизнью. Только один раз мама упоминает нацистскую оккупацию, когда говорит, что мой отец хотел иметь больше детей, но «это было единственным», на что она не могла согласиться из-за нестабильной ситуации. Позже, после нашего возвращения из Аушвица в Амстердам, она часто писала бабушке Хелен о своей печали и утратах – о папе и ее маленьком Хайнце, о том, как она старается не плакать и держать себя мужественно при мне.

В одном грустном отступлении она пишет о поездке в амстердамскую синагогу с Отто и Хенком, моим бывшим кавалером, и о том, как ей хотелось, чтобы рядом с ней сидел ее собственный сын.

Читая эти письма, я чувствовала себя убитой горем: почему мы никогда не говорили о своих чувствах? Почему я не могла понять, как сильно страдает моя мать? Я всегда думала, что она не понимает степень моей опустошенности, но в своих письмах бабушке Хелен она говорит, что видит мое раздражение и злость на нее, но ей нужно попытаться заменить мне и отца, и брата и при этом оставаться матерью.

Как бы я хотела поговорить с мамой обо всем этом сейчас. Я не могу повернуть время вспять и поговорить с ней, но меня немного утешает тот факт, что, когда мы стали старше, ей особенно нравилось проводить время с моими детьми, а затем с моими внуками – ее правнуками. Они составляли огромную радость ее жизни.

В 1980-х годах мы с Цви купили дачу рядом с городом-крепостью Мужен на юге Франции. Сначала мы влюбились в эти места после того, как поехали туда по рекомендации миссис Хирш – хозяйки пансиона на улице Чичель, где мы познакомились. Мы купили две комнаты, переделанные из куриного сарая, и со временем расширили пространство и достроили еще две комнаты. Это стало нашей базой отдыха, и мы проводили там летние месяцы.

Сейчас наша семья расширяется. В 1985 году Джеки родила нашу первую внучку – Лизу, красивую и умную, объект моего обожания. Недавно Лиза выходила замуж и попросила Цви подвести ее к жениху в церкви, и когда мы смотрели на то, как они появляются вместе и идут к алтарю, у всех из нас на глазах выступили слезы.

Через три года после рождения Лизы у нее появился брат. После трех дочерей и одной внучки мы были в восторге от появления в семье мальчика, и я выразила Джеки свою надежду на то, что она назовет его Эриком в честь моего отца.

– Вообще-то, я думала назвать его Робертом, – призналась она, к моему великому разочарованию.

Джеки, должно быть, видела, как я изменилась в лице. Я присутствовала на родах, и когда мальчик появился на свет, подержала его немного, и мы все смотрели на него.

«Ну, теперь, когда он с нами, я вижу, что на самом деле он совсем не похож на Роберта, – сказала она. – Мне кажется, он похож на Эрика».

Эрик был светловолосым маленьким мальчиком с жизнерадостным характером, который бегал вокруг, завоевывая сердце каждой женщины, с которой сталкивался. Теперь он красивый, светловолосый молодой человек – и у него снова много поклонниц.

Через несколько лет после его появления на свет, в 1992 году, у моей старшей дочери Кэролайн родился второй сын – Александр. Алекс высокий и умный, с приветливым и чутким нравом. Он изучает чистую математику в Оксфордском университете, и я уверена, что однажды он решит сложное уравнение и изменит мир!

Затем, в 1993 и 1996 годах, к нашей семье прибавились две дочери Сильвии – Софи и Элла. Они обе еще юны, но мы уже видим, что они унаследовали нашу любовь к искусству. Они иногда приезжают к нам в Лондон, чтобы погостить и натворить кучу дел в большом городе, о которых, вероятно, бабушке с дедушкой лучше не знать.

Когда дети были маленькими, мы проводили вместе каждое лето, плескались в бассейне в Мужене, катались на корабликах, поедали мороженое и играли на пляже. Наше утро начиналось с чашки чая в постели, и Цви заставлял нас есть морковку, поскольку он считал, что это полезно для десен. Затем я принимала участие во всех их играх, а Цви улыбался и махал нам. Иногда он сидел с одним из детей на коленях, читая «Файнэншл таймс» или «Экономист», а моя мама наблюдала за всем этим с шезлонга, наслаждаясь тем, что семья с ней рядом.

После обеда мы дремали в тени, а потом я кормила детей печеньем из моей знаменитой оранжевой коробки – но они часто жаловались, что печенья были черствыми и невкусными. (Это правда, что после Аушвица я ненавижу расточительное отношение к еде и никогда ничего не выбрасываю. Если вам однажды пришлось съесть кусочек сахара, поднятый с земли, вы не будете воротить нос от остатков.) А вечером я готовила рыбный суп на ужин.