Читать книгу "Темные пятна сознания. Как остаться человеком - Жюль Монтегю"

Конечно, свои резоны есть у героических попыток нейрохирургов уменьшить отек головного мозга после травмы, просверлив в черепе отверстие и наложив шунт, по которому оттекает накапливающаяся жидкость. Есть резоны у сердечно-легочной реанимации и дефибрилляции, применения вертолетов для скорейшего спасения людей, попавших в аварии и получивших черепно-мозговые травмы, и их неотложной доставке в госпиталь. От этих мероприятий зависит жизнь и смерть, в быстрых действиях по спасению кроется ключ к потенциальному выздоровлению. В этих ситуациях нет места врачебному нигилизму. Но часть спасенных неизбежно окажется где-то на задворках сознания. И это будет, своего рода, пиррова победа. Возможно, чудесная снотворная таблетка пробудит их, но стоит подумать, что они увидят, очнувшись. И как нам нести ответственность за ту жизнь, которая улыбнется им, хищно оскалив зубы?

Шарлотта, в конце концов, была переведена в реабилитационное отделение для молодых больных с поражениями головного мозга. Последнее, что я о ней слышала – это то, что она до сих пор пребывает в состоянии минимального сознания. Ничто не может изменить это положение – ни новейшие методы исследования, ни новейшие лекарства.

По мере того, как я глубже овладевала неврологией, я думала, что со временем мне станет легче формулировать прогноз. Но теперь я понимаю, что чем больше я знаю (и сознаю, что узнать надо неизмеримо больше), тем труднее дается прогноз.

На фоне таких историй, как истории Луи и Кейт, мир прогнозов становится еще темнее и загадочнее. С каждым новым открытием, касающимся сознания, все меньше становится уверенность и определенность. Тихо гудят аппараты искусственной вентиляции легких, жидкости по трубкам поступают в вены, пикают мониторы, зрачки расширяются и сужаются, артериальное давление поднимается и падает, а количество информации превышает возможности нашего знания.

То, что происходит под видимой поверхностью, остается пока, по большей части, неосязаемым, недоступным и непонятным.

Выше я уже писала, что когда я окончила медицинский факультет, я по своей наивности не знала, чего я еще не знаю. Теперь это известно мне лучше. Не знаю, хорошо ли это.

Я хочу закончить главу, рассказав вам, что произошло дальше с Терри Уоллисом.

Это тот человек из Арканзаса, который в результате автомобильной аварии упал с моста на дно русла пересохшей реки. Он долго оставался в вегетативном состоянии, потом в состоянии минимального сознания, а через девятнадцать лет после травмы пришел в себя, чтобы сказать: «мама», а затем «пепси» и «молоко».

Теперь Терри живет со своей семьей в городке Раунд-Маунтин, графство Фолкнер, в Арканзасе. Когда Джордан Хикки, корреспондент газеты «Арканзас Лайф», посетил его в 2014 году, Терри все еще нуждался в круглосуточном уходе. Его надо переворачивать каждые два часа для предупреждения пролежней. Его надо кормить с ложечки, а питье должно быть густым, чтобы он не захлебнулся. Он помнит некоторые даты и имена. Он может отвечать на вопросы, но редко сам начинает разговор. Он все еще смотрит «Джиллиган Айленд» и «Беверли Хиллбиллиз». Голливуд собирался снять фильм о Терри Уоллисе и его чудесном выздоровлении, но отказался от этих планов. Возможно, выздоровление показалось кинематографистам недостаточно чудесным.

Мать говорит, что личность ее сына заметно изменилась. Он стал мягче, чем до аварии. Перестал быть упрямым и несговорчивым. Энджили иногда видит в нем проблески прежнего Терри, но порой ей в голову приходят горькие вопросы о том, каким бы он был, если бы не та ужасная авария. Наверное, он не был таким «чокнутым», каким стал после нее.

«Когда начинаешь думать… ну, сейчас-то я об этом не думаю, но думала раньше – мне было реально плохо, и я думала: каким бы он был, если бы не повредился? – говорит Энджили. – Его личность исчезла. Он перестал быть таким, каким он был».

Тем не менее и как бы то ни было, но Терри Уоллис до сих пор жив. Терри и другие, о ком я вам рассказала, доказали, что многие наши представления о сознании оказались неверными. В любом случае, это уже вселяет надежду.

Эпилог

Я написала эту книгу из-за вопроса, заданного мне несколько лет назад моей подругой Анной. Ее матери тогда только что поставили диагноз опухоли мозга. Мать прежде была довольно холодным, отчужденным и равнодушным человеком, но, заболев, начала проявлять нежную заботу и сочувствие в отношении своих близких, начала часто говорит Анне и другим членам семьи о том, как сильно она их любит.

Анна спрашивала: «Это и есть моя реальная, настоящая мама?»

Я ответила утвердительно. Эти проявления любви были чем-то большим, нежели побочным проявлением болезни. Это объяснение в какой-то степени успокоило нас обеих. Однако впоследствии мне показалось, что я уклонилась от неприятной правды – правды о том, что изъявления материнской любви были всего лишь результатом давления опухоли на лобную долю мозга. Возможно, это было не что иное, как имитация эмпатии, сотворенная коварной болезнью.

В главах книги я показала, какими мы становимся, когда улетучивается память, происходят сдвиги в личности, и сознание начинает мерцать, то появляясь, то исчезая. При этом, я поняла, что то, как мы видим идентичность личности – своей и чужой – часто зависит от той линзы, которую мы выбираем для рассмотрения. Несмотря на неспособность сориентироваться на дороге среди скал у рыбацкой деревни, несмотря на засовывание сумки в холодильник, в Аните оставалось что-то от ее прежней личности, и эта личность проглядывала сквозь неправильный синтаксис ее речи, несмотря на скопления аномального белка в ее мозге и на атрофию ткани мозга, видимую на его сканах. Она оставалась воплощенной в себе до тех пор, пока болезнь не зашла очень далеко. Она общалась с людьми, она проявляла интерес к окружающему, она присутствовала в мире, но наша медицинская модель деменции временами всячески старалась принизить ее бытие, отказать ей в решимости существовать. Это не значит, что надо отрицать неотвратимую дегенерацию мозга при болезни Альцгеймера, отрицать печаль по тому человеку, которым больной был раньше, или ту нагрузку, которая ложится на плечи родных и близких. Но, несмотря на это, надо искать подлинную личность под всеми ее масками, а не смиряться заранее с ее неизбежной потерей.

В конфабуляциях Чарли о фиолетовом батуте и беге с яйцами он утверждал себя в воспоминаниях о том, что искренне считал истинным, утверждал хронику своего «я». Когда семья Шарлотты сидела у ее кровати в первые дни после роковой передозировки, ее члены направили все свое внимание на физическую узнаваемость – в лице дочери родители видели тождество, которое, в противном случае, они не смогли бы обнаружить.

Линза может поместить идентичность в резкий фокус, но если преднамеренно переместить ракурс, то это может иметь тяжкие последствия. При диссоциативном расстройстве идентичности люди с расколотым ее восприятием были вынуждены вызывать из глубин расстроенного сознания множество разных личностей. Под влиянием СМИ, которые раздували и прославляли этот невообразимый хаос, у людей стали появляться сотни других «я», участвовавших в сатанинских ритуалах и каннибализме. Такие преступники, как Кеннет Бианки, тоже не преминули воспользоваться представившейся возможностью запрыгнуть в вагон расщепленных личностей, и многим из них удалось, или почти удалось, уйти от возмездия.