Читать книгу "В поисках Библии. Тайны древних манускриптов - Лео Дойель"

Особняком от обоих Заветов стоит апокалиптическая и апокрифическая («псевдоэпиграфическая») Книга Еноха, к которой папирусы Честера Битти добавили обширные недостающие отрывки греческого текста, завершаемые Посланием Еноха. Книга Еноха увязывает между собой несколько выдающихся рукописных находок, сделанных более чем за сто пятьдесят лет. Ее долгое время считали утерянной. Но поскольку она цитировалась в Послании Иуды в Новом Завете, то не была забыта. Затем Джеймс Брюс, шотландский путешественник XVIII в., привез из Абиссинии эфиопскую версию, которая была опубликована лишь на пятьдесят лет позже, в 1821 г. К этому времени в поле зрения теологов попал и церковнославянский перевод. Археология включилась в игру, когда французская археологическая миссия в Каире раскопала в 1886–1887 гг. гробницу в Ахмиме. В ней был найден кодекс на веллуме, состоящий из тридцати трех листов и содержащий среди прочего первые тридцать две главы греческой Книги Еноха. Недостающие одиннадцать глав были восполнены папирусами Честера Битти и частью материала, принадлежащего Мичиганскому университету. Ранее две цитаты из Еноха были обнаружены в Послании Варнавы, открытие которого связано с Синайским кодексом. Это свидетельствует о популярности данного сочинения в среде ранних христиан и делает возможным предположение, что фрагменты и из Ахмима, и из коллекции Честера Битти равно могли входить в состав древних собраний христианской литературы.

Однако по происхождению Книга Еноха является дохристианской и принадлежит, несомненно, к тому же жанру апокалиптических текстов, что и последняя часть Книги пророка Даниила в Ветхом Завете и Вторая книга Ездры из числа второканонических. Новую фазу в возрождении утерянной Книги Еноха открыли свитки Мертвого моря. Со временем кумранским пещерам предстояло явить около восьми рукописей этой книги на арамейском языке, которые, однако, значительно отличались и от греческой, и от эфиопской версии и поставили ученых перед сложными текстуальными проблемами. Но что еще более заманчиво, количество фрагментов Книги Еноха и других близких ей текстов, хорошо известных кумранским сектантам, дало повод предположить, что книга эта впервые была создана в среде именно этой общины.

Осталось упомянуть еще об одном аспекте открытия папирусов Честера Битти. Он широко обсуждался и явился источником жизненно важных данных для истории книги как таковой. И затрагивает он больше внешнюю форму книг, нежели их содержание.

Некоторое время считалось, что кодекс, т. е. книга современного типа, состоящая из листов, собранных в тетради и скрепленных вместе между двумя обложками, стал господствующей формой книги примерно к IV в. Согласно этой точке зрения, он в это время вытеснил более громоздкие свитки, на протяжении трех тысячелетий бывшие в ходу в Египте и на Ближнем Востоке, а также в классической древности. Однако упоминания в латинской литературе заставляют предположить, что кодексом могли пользоваться и в предшествовавшие столетия, в частности в форме записной книжки. Генетически ему предшествовали восковые таблички, связанные или скрепленные на петлях друг с другом, подобно листам книги. Все дошедшие до нас кодексы были изготовлены из пергамена; напрашивалось предположение, что переход от свитка к кодексу сопровождался одновременным переходом к пергамену или веллуму как писчему материалу. Таким образом, по крайней мере до введения в обиход бумаги примерно шестью столетиями позже кодекс неизменно ассоциировался с пергаменом. Принято было думать, что в книжном производстве имела место внезапная революция и что во главе ее стояли христиане. До времени создания Ватиканского и Синайского кодексов, приблизительно синхронного тому моменту, когда император Константин поручил Евсевию изготовить пятьдесят Библий на веллуме и в форме кодекса, христианская литература, по общему мнению, бытовала в виде папирусных свитков.

Как уже упоминалось, в классические времена папирусные свитки редко превышали в длину 35 футов. На одном свитке, следовательно, могло уместиться не более одного Евангелия или одной книги Фукидида. Конечно, эти внешние причины вполне могли обусловливать и длину того или иного христианского текста, и тот факт, что ему приходилось бытовать отдельно от других. Возрастающая у христиан потребность объединить свои священные писания в какой-либо приемлемой форме должна была предрасположить их к идее кодекса, по которому было бы много удобнее дать быструю ссылку на конкретное место в тексте Божественного откровения для нужд проповеди, миссионерской пропаганды или повседневных трудов благочестия. Плюс к этому читатель мог бы всегда иметь под рукой значительно больший объем текста. До этого же «большая книга» в обличье длинного свитка являлась, как говорил апостол Павел, и «большим злом».

Поэтому в начале XX в. некоторые ученые выдвинули интересную теорию, утверждавшую, что инициаторами перехода от папирусного свитка к пергаменному кодексу были в основном ранние христиане. То, что христиане могли осуществить или, по крайней мере, значительно ускорить этот переход, может быть объяснено социально-психологическими факторами: христианство, будучи религией угнетенных и обиженных, не связывало себя литературными условностями и формальными традициями. Христиане не терзались сомнениями, облекая священные писания в «низкую» форму кодекса, в отличие от иудеев, которые и по сей день изготовляют для нужд богослужения рукописные Библии на кожаных свитках. Христиане, которые в патриотический век представляли в подавляющем большинстве самые низшие слои общества, естественным образом предпочли более практичный и, очевидно, более дешевый кодекс. Вполне возможно, что кодекс как таковой первоначально считался книгой для бедняков, отчего богачи и знать, погрязшие в косности и снобизме, надменно сторонились его, точно так же как итальянские аристократы после изобретения книгопечатания отказывались допустить хотя бы одну печатную книгу в свои библиотеки.

Каким же образом эта смесь фактов и предположений согласовывалась с папирусами Честера Битти? Все эти рукописи оказались кодексами, но изготовленными из папируса, а не из пергамена. Это свидетельствовало о том, что примерно за сто лет до появления роскошных кодексов на веллуме христиане уже собирали свои писания в кодексы и материалом, которым они для этой цели пользовались, был папирус. Папирусный кодекс, следовательно, должен был знаменовать собой промежуточную ступень между папирусным свитком и пергаменным кодексом. Вопреки прежнему мнению, писцы и изготовители книг не одновременно сменили как материал, так и форму продуктов своего труда. Это открытие явилось важной вехой в формировании наших представлений об эволюции современной книги. Разрозненные обрывки, как, например, оксиринхские Речения Иисуса, которые оказались листами из папирусного кодекса, уже нельзя было рассматривать как изолированные случаи. Тексты Чисел и Второзакония из собрания Честера Битти, датируемые не позже чем II в. н. э., указывали на весьма раннее использование формы кодекса.

Новые данные показали, что обычай сочетать несколько сочинений, как, например, четыре Евангелия, в одной книге существовал у христиан значительно дольше, чем принято было думать прежде. Дополнительные подтверждения того факта, что христиане отдавали предпочтение кодексу, были теперь практически излишни.

Документы, найденные в Египте, представили статистически убедительное свидетельство того, что папирусный кодекс преимущественно и почти исключительно использовался христианской литературой, в то время как языческие рукописи продолжали появляться в свитках. Папирусы Честера Битти прекрасно иллюстрируют этот промежуточный этап в истории книжного дела, точно так же как их текст и его трехтомная организация знаменуют собой переходную фазу в становлении текста Нового Завета и выработке его канона. Еще одна деталь как бы делает нас свидетелями характерных для переходного периода неуверенных поисков новой формы книги. Послания апостола Павла, хотя и состоят более чем из сотни листов, изготовлены в виде одной только тетради (то есть все листы имели общий сгиб посередине), в то время как Евангелия были скомпонованы из множества тетрадей по два листа в каждой, что и могло послужить причиной их большой фрагментарности. Производство книг, очевидно, все еще пребывало в экспериментальной стадии. Но то обстоятельство, что кодексы были составлены из таких «тетрадей», оказалось чрезвычайно счастливым для ученых. Путем кропотливых расчетов они могли теперь прикидывать длину недостающих отрывков и определять, какие части — канонические или неканонические — были, по всей вероятности учитывая размеры лакун, включены или исключены из текста.