Читать книгу "Кровавый плацдарм. 49-я армия в прорыве под Тарусой и боях на реке Угре. 1941-1942 - Сергей Михеенков"

Потери 340 СД за 13.4.42 г.: ранено — 3.

6.42 СД. В 8.00 14.4.42 г. 44 СП сосредоточился в р-не БОЛ. СРЕДНЕЕ. Положение остальных частей к 13.00 14.4.42 г. без изменений.

7. Соседи: справа — 5 Гв. СД; слева — 325 СД, положение без изменений.

8. Связь: с дивизиями — телефон, телеграф, радио, офицерами связи; с оперативной группой — телефон, телеграф, СТ-35; с оперативной группой 43 Армии — телефон; со штабом фронта — радио, БОДО.

9. Погода: низкая облачность 10 баллов, местами туман, дождь, мокрый снег. Видимость до 4 км. Ветер вост. четверти горизонта 7 баллов. Температура 2 градуса тепла. Дороги труднопроходимы для транспорта. Вода в р. р. УГРА, РЕССА поднялась местами до 2 м.

Заместитель начальника штаба 49 Армии полковник ПАСТУШИХИН.

Зам. военкома штаба Армии бат. комиссар КУЗНЕЦОВ.

Зам. нач. оперативного отдела Штарма подполковник ЛЕДНЕВ».

Удивительным было то, что в эти дни совершенно бездействовала наша авиация. Самолеты же противника постоянно висели в воздухе, корректировали огонь артиллерии, вели разведку, бомбили переправы и боевые порядки наших наступающих частей. Видимо, инженерная служба и специалисты не смогли обеспечить на аэродромах возможность взлетов и посадки боевых машин. Весна вступила в свои права, распустило не только дороги, непригодными для работы самолетов стали и взлетные полосы полевых аэродромов. Немцы же совсем недалеко, между Мосальском и Кировом, имели прекрасно оборудованный аэродром Шайковка с бетонной взлетной полосой. Оттуда они и прилетали.

Весна. Овражки превратились в реки, а реки — в моря. Под водой исчезли переправы. Войскам, оставшимся на плацдарме, стало еще тяжелей оттого, что осложнился подвоз. Раненых и пополнение теперь нужно было переправлять на лодках.

После 15—16 апреля по Угре поплыли кровавые льдины...

Они уже трое суток не ели. Последние сухари кончились, когда, отбив атаку немецких автоматчиков, они сгрудились в сосняке и стали решать, куда идти дальше. Пересчитали патроны. Поделили два сухаря, найденные у убитого лейтенанта, и пошли вдоль речки Собжи на восток.

Они были из разных частей, даже из разных дивизий. Пожилой Кондратенко из 160-й стрелковой. Ильин, которого сразу прозвали Студентом, из артполка. Стырин из 338-й стрелковой дивизии. Старшина Алексеева из 113-й. И девочка из армейского военторга по имени Маша. Еще вчера их дивизии и части были армией. Вернее, Западной группировкой 33-й армии. Сегодня они, голодные, измотанные маршем, подавленные разгромом, смертью своих товарищей, шли, почти не разбирая пути. Только один старик Кондратенко, которого все остальные из их группы звали дядей Гришей, не терял осторожности, прислушивался к звукам леса и дальней канонаде и продолжал вести их к спасительной Угре.

Ночью они миновали поле, свернули вдоль опушки березового леса правее и вскоре вышли к реке.

Это была не та Угра, которую они не раз переезжали зимой на лошадях и переходили пешком. Теперь она разлилась на километры.

— Девкам — отдыхать. А мы, братцы, давайте плот строить, — распорядился Кондратенко.

Старшина Алексеева и военторговская Маша тут же сели в шуршащий черничник под сосной и мгновенно уснули.

Плот строить было не из чего.

— Ни топора, ни пилы, — чуть не плача, сказал Студент.

— Не ной, — скрипнул зубами артиллерист.

— И задерживаться тут нам, ребята, нельзя. — Кондратенко прислушивался к звукам леса, ухом старого охотника и лесника улавливая в них посторонние. — Льдину надо ловить. Слышите, по краю поля кто-то ходит?

Все притихли. Артиллерист вытащил из кармана шинели гранату.

— Лови, Студент, льдину. Вон, гляди, хорошая подошла. — И Кондратенко первый вошел в воду, хватаясь за край серой льдины, уткнувшейся носом в лозняк. — Буди девок. Надо уходить отсюда, пока не поздно.

Через несколько минут вся их группа, выжившая в последнем бою с преследовавшими их автоматчиками, расположилась на льдине. Кондратенко и Стырин успели наломать еловых лапок. И теперь они, все пятеро, прижавшись друг к другу и стараясь сохранить тепло, стояли на коленях и напряженно смотрели в темноту.

Льдину несло то по стремени реки, крутило, как щепку, топило края стремительным течением, то выносило на тихую гладь заливного луга. И они больше всего боялись одного — как бы снова не прибило к немецкому берегу.

Не разговаривали. Только изредка перешептывались. Слышно было, как стучали зубы. То ли от холода и оттого, что нельзя было хотя бы вылить воду из валенок и отжать портянки, то ли от страха.

Потом кто-то сказал:

— Кто-нибудь знает, что с командующим?

— Я его видел в последний раз вчера ночью, в Шумихинском лесу перед боем.

— Говорят, застрелился. Я сам не видел, а мой напарник видел.

— Сам не видел, тогда молчи.

Все знали, что с командующим армией что-то произошло. Что-то страшное, непоправимое.

С правого берега застучал пулемет. Редкий трассер прочертил ночную темень правее, метрах в десяти от их льдины.

— Тихо.

Словно впереймы ему, застучал другой пулемет, уже с левого берега. Этот был наш, по звуку — «максимка». Значит, наши на правый берег не перешли. Не смогли. А им перед выходом обещали, что на Угре захвачены плацдармы и их на плацдармах уже ждут. Так говорили командиры.

Ждут... Ждут с пулеметами на изготовку, зло подумал о своей доле старик Кондратенко. Но он знал и другое: злобе сейчас волю давать нельзя, так же как и панике, народ кругом собрался молодой, неопытный, дай им волю — сами погибнут и других погубят.

— Тихо, — еще раз хрипло прошептал он. — Девок давайте в середину.

Трассер ушел левее. Немец стрелял неприцельно, так, взбадривал себя пустопорожней стрельбой по разлившейся реке, чтобы только не уснуть.

Один опорный пункт немецкой обороны они миновали благополучно.

Впереди в конце лунной дорожки, как в сказочном сне, появилась деревня. Река здесь делала плавную излучину, и с северной стороны по высокому берегу снег еще не сошел. На его фоне избы стояли как картонные — красивые, ровным порядком, с приткнувшимися к ним надворными постройками и наполовину разобранными стожками сена. Старик Кондратенко даже почувствовал, как тепло сейчас там, возле неостывших с вечерней топки печей... Он прикрыл глаза, но видение деревни на дальнем пригорке не исчезло, наоборот, оно стало явственней и ближе, и старому бойцу показалось, что это его родная деревня вывернулась из-за поворота, и голос его Настасьи Акимовны словно бы окликнул с берега. Что-то про топоры... Какие топоры? Словно остерегаться надо каких-то топоров. И чего их остерегаться, топорам бы они сейчас обрадовались, плот бы хороший...

Сразу три пулемета открыли огонь по их льдине. Немцы. Их скорострельные пулеметы старик Кондратенко научился узнавать сразу. Вот про какие топоры Акимовна ему прошептала...