Читать книгу "Федор Сологуб - Мария Савельева"

Сологуб в письмах к представителям власти упоминал и о сочувствии к народу, которым было проникнуто всё его творчество, и о двадцати пяти годах служения народным учителем. В апреле 1921 года в письме Троцкому писатель просил не только за себя, но и за больного туберкулезом профессора Л. Л. Лозинского, который передвигался на костылях и не мог приехать для ходатайства в Москву. «Какие могут быть у Советской Республики мотивы не выпускать за границу нас и его, совершенно лояльных граждан, открыто добивающихся возможности съездить на определенное короткое время за границу для того именно, чтобы, вернувшись, продолжить здесь свою профессиональную деятельность, — этого никто, полагаю, отгадать не сумеет», — писал Федор Кузьмич. В этом письме слышатся прямо-таки заискивающие интонации: «Мы убеждены, что только Вы, с Вашею деловитостью и государственным размахом, можете, — если захотите, — помочь нам».

Луначарский в письме к ЦК РКП(б) просил окончательно решить вопрос о выезде Сологубов, так как их обращения начали его утомлять. Он уже склонялся к тому, что «шипение» этой пары не много прибавит к «хору злобствующих», который образовался за рубежом.

Наконец заграничные паспорта были снова выданы супругам. Заветные книжечки сохранились в архиве писателя — два паспорта в зеленых пупырчатых обложках. В паспорте Федора Кузьмича значилось: «Theodore Sologoube». Но воспользоваться этими документами Сологубы не смогли.

Они уже начали собираться в путь. Вещи частично паковались, частично отдавались на хранение или были предназначены к продаже. И вот в разгар этих сборов Чеботаревская заболела, а 23 сентября 1921 года она покончила с собой, бросившись в реку Ждановку.

Это был третий в ее жизни приступ «циркулярного психоза», который выражался в обострении суицидальных наклонностей, унаследованных от матери. Но и по отцовской линии в роду были самоубийцы. Во время турне по России Сологуб узнал, что сводный брат Чеботаревской по отцу застрелился на нервной почве. Позже утопилась ее сестра Александра Николаевна.

Нервное возбуждение жены Сологуба отмечали многие. Георгий Иванов считал, что ад был не в советской России, а в душе расстроенной женщины. Тэффи, очень зло отзывавшаяся о Чеботаревской, вспоминала, как та на одном из заседаний «вдруг без всякой видимой причины вскрикнула и затопала ногами».

О том, что довело Анастасию Николаевну до последней черты, существовали разные мнения. Сологуб писал, что одним из последних ударов для нее была смерть Блока, о которой супруги узнали в Костроме, на даче. Чеботаревская говорила: «Страшно в Петербург возвращаться. Петербург без Блока — мертвый город». Сологубы направили свои соболезнования вдове покойного, на что Любовь Дмитриевна Блок ответила им 20 августа 1921 года: «Дорогие Федор Кузьмич и Анастасия Николаевна, письмо Ваше мне очень дорого. Мы никогда не встречались близко; но теперь, когда жизнь отошла, „отшумела“ — остались только верные, крепкие нити; и я искала Вас на панихидах — потом сказали, где Вы… Желаю сил и счастья Вам обоим. Преданная Вам Л. Блок». Смерть Блока ощущалась как конец эпохи.

Близкие к Сологубу Иванов-Разумник и Николай Оцуп считали, что Анастасия Николаевна хотела принести свою жизнь в жертву, чтобы выкупить у судьбы жизнь мужа: после гибели Блока и Гумилева третьим, по ее мнению, должен был стать Сологуб. Ахматова и Кузмин думали, что Чеботаревская влюбилась — и заболела от неразделенной любви. Сам Федор Кузьмич в письме Горнфельду, написанном в декабре 1921 года, приводил еще одну версию гибели жены: «В самом безумии своем она подчинялась тому же голосу любви: испуганная моей стенокардией, она вообразила, что ее длительная болезнь смертельно измучит меня и что, умирая, она меня спасет».

Родные знали симптомы нервного заболевания Чеботаревской. Анастасия Николаевна попросила сестру Ольгу, племянниц Татьяну и Лидию ухаживать за ней: Сологуб сам был болен, но старался караулить жену и не выпускать ее из дома. Дежурила у больной и ее подруга Сенилова, вдова композитора.

Татьяна Черносвитова вспоминала о последних днях своей тетки: «Особенно трудно было устеречь от попытки самоубийства по той причине, что внешне болезнь совершенно для постороннего глаза незаметна — никаких странностей, ничего от „сумасшедшего“, только бледность, вялость, угнетенный вид и одна навязчивая идея, которая хитро скрывается от окружающих». Иногда, правда, Анастасия Николаевна явно выдавала свое намерение расстаться с жизнью. Накануне смерти она отдала Сениловой свои любимые ботинки, в которых ранее планировала ехать за границу.

В день гибели Чеботаревской рядом с ней находилась ее младшая племянница, тринадцатилетняя Лидия. Ольга Николаевна ушла на работу, Федор Кузьмич занимался в своем кабинете. Тогда между тетей и племянницей состоялся дикий разговор, который никогда не начал бы здоровый взрослый человек. Сологубы жили в бельэтаже, то есть на втором этаже. Чеботаревская, сев на подоконник и глядя вниз, на Большой проспект, спросила у девочки:

— Как ты думаешь, если упадем из окна — разобьемся насмерть?

Самое страшное здесь — ее «мы». Смерть уже не пугала Чеботаревскую даже применительно к родным ей людям.

— Ну что ты, тетечка, разве что ноги сломаем, — ответила непосредственная Лидочка.

Около пяти часов Сологуб закончил заниматься и вышел из дома вместе с племянницей, чтобы купить жене бром. Пользуясь краткой отлучкой мужа, Анастасия Николаевна смогла ускользнуть из дома. Татьяна Черносвитова вспоминала о Чеботаревской: «Она проводила их до двери, ничем не выражая своего затаенного намерения. С ней осталась домработница Ольга. Через 10 мин. после отхода Ф. К. Ан. Ник. оделась и, сказав Ольге, что идет навстречу Ф. К., вышла из дома. Ольга по глупости [вставлено: „и т. к. болезнь не замечалась ею“] выпустила ее».

Сологуб потом говорил, что Чеботаревская строила серьезные планы: хотела закончить большой труд о французских женщинах XVIII века, мечтала вместе с супругом написать роман из эпохи Екатерины Второй…

Николай Оцуп по чистой случайности первым в литературном Петрограде узнал о гибели Анастасии Николаевны. Зайдя к Сологубу по литературным делам, он спросил о здоровье Чеботаревской.

— Ее нет, — ответил Федор Кузьмич.

Гость не сразу понял, что значили эти слова, решив, что Анастасии Николаевны просто нет дома: на лице Сологуба не было никакого выражения, и он что-то бормотал о какой-то корове. По словам Оцупа, Федор Кузьмич связывал большие надежды с коровой, которую они с женой держали в Костроме. У них там было свое хозяйство, они разводили кур[48]. И теперь Федору Кузьмичу казалось, что вся беда произошла оттого, что не продали вовремя корову. Если бы сбыли ее с рук, выручили бы деньги, смогли бы уехать. «Она не дождалась. Я не уберег. 17 лет душа в душу», — лепетал Сологуб.

Глава тринадцатая

ДЕЯТЕЛЬ ИСКУССТВА

У Тебя, милосердного Бога, Много славы, и света, и сил. Дай мне жизни земной хоть немного, Чтоб я новые песни сложил!

Ожидание Чеботаревской. — Новые книги стихов. — Ленинградский Союз писателей. — Юбилей. — Последняя любовь. — Тяга к жизни