Читать книгу "Всегда буду рядом - Ольга Покровская"

Церемония длилась долго. Сначала в древней часовне, потом на старинном кладбище, где были захоронены все достославные члены рода Кавендиш. Сандра, уже бледная от усталости, цеплялась за мою руку, мне же мучительно хотелось удрать отсюда, прихватив с собой дочку, кликнуть водителя, прыгнуть в машину, помчаться домой и там рухнуть вместе с ней на кровать, обнять, прижать к себе, почувствовать, что, несмотря ни на что, мы вместе, мы живы, мы справимся. Однако же, наверное, я должна была выдержать до конца эту тягостную церемонию – из уважения к Генри, моему мужу, и его семье, которая отныне переставала быть моей семьей. Я успокаивала себя тем, что еще немного – и все будет кончено, а дальше уже никто не заставит меня соблюдать эти ритуалы.

Скорбящие родственники стояли ровными рядами, иногда аккуратно подносили к глазам отглаженные носовые платки, иногда тихо переговаривались между собой – все очень чинно и прилично. Чуть поодаль стояли гости, так сказать, с моей стороны. Утром прилетевшие из Милана, где жили теперь постоянно, Кира с Мариной. Кира, как всегда, самая длинная – ее светлая голова забавно маячила над толпой – в строгом почти мужском черном костюме. Марина в каком-то экстравагантном черном пальто с асимметричными полами. Рядом с ними – Танька. Она прилетела из Штатов еще вчера, и полночи мы с ней вспоминали былое. Танька, кажется, ждала, что я начну рыдать, и заранее готовилась подставить мне свою еще больше раздавшуюся грудь. Но я не рыдала, слишком сильно было давившее меня изнутри напряжение.

Еще дальше стоял Стас, мой верный, мой преданный Стас. Теперь уже знаменитый драматический актер, любимец российской публики, вечно осаждаемый поклонницами, но при этом все так же остающийся в статусе убежденного холостяка.

В те минуты, когда мне становилось совсем уж невмоготу, я смотрела на них, моих друзей, и от этого на душе делалось легче.

Наконец все было кончено. Многочисленная родня по очереди подошла ко мне принести соболезнования. Старушки с истончившейся пергаментной кожей поджимали губы и сухо бормотали приличествующие случаю слова. Сухопарые джентльмены похлопывали меня по плечу, более молодые отпрыски держались чуть более непринужденно, но с тем же непробиваемым высокомерием. И лишь дядя Рудольф – какая-то там седьмая вода на киселе и паршивая овца в семье – сграбастал меня своими огромными, поросшими рыжими волосками лапищами, прижал к вздымавшейся, как кузнечные меха, груди и пророкотал:

– Ты мне всегда нравилась, девочка. Повезло Генри, ушел счастливым.

Мне хотелось сказать ему, что это мне повезло. Это мне Генри под конец своей жизни успел подарить десять удивительных лет, наполненных спокойным счастьем, на которое я никогда не рассчитывала. Но, наверное, такие откровения были бы здесь неуместны.

– Владка, – Кира обняла меня за плечи, прижала лицом к своему влажному от накрапывающего дождя черному пиджаку. – Ты как? Хочешь, когда вся эта канитель закончится, поедем, посидим где-нибудь? Нам с Маринкой улетать только завтра.

– Нет, – качнула я головой. – Нет, я домой. Сандра устала. Спасибо, милая, что прилетели. Без вас я бы совсем расклеилась.

– Это вряд ли, – невесело усмехнулась Кира. – Ты у нас только с виду хрупкая барышня, Грета Гарбо. А на деле – самая сильная.

– А мне в аэропорт, – подхватила подошедшая Танька. – У Брендона послезавтра первый съемочный день…

– Что, твой благоверный без присмотра и до съемочной площадки не доберется? – поддела Кира.

У всех нас до сих пор не укладывалось в голове, что Танька, наша тихая романтичная Танька, превратившаяся с годами во все такую же добрую, душевную, но окончательно расплывшуюся тетку, стала законной супругой голливудской звезды. В последнее время Брендон Эванс, Танькиными стараниями, снова оказался востребован. За прошедшие годы он утратил щенячье обаяние юности, зато приобрел зрелый выдержанный шарм, что, как ни странно, очень ему шло. Лицо его, тронутое теперь морщинами, – твердый, лишившийся юношеской припухлости рот, заострившиеся скулы, подернутые грустным знанием глаза – стало, на мой вкус, заметно интереснее, мужественнее. И роли благодаря этому факту Эвансу стали доставаться более глубокие, неоднозначные. Имя его опять не сходило с афиш, а после вручения «Оскара» ажиотаж вокруг него вспыхнул с новой силой. Таблоиды же пестрели новыми слухами о его похождениях, фотографиями, на которых Эванс был заснят с очередными удостоившимися его внимания старлетками.

Впрочем, Танька, кажется, твердо решила, что Брендон – это выпавший на ее долю крест, и нести его собиралась стойко и безропотно. А значит, не нам было ее переубеждать.

– Не надо так, – сказала она Кире. – Брендон – сложный человек, он многое пережил и…

– Не надо так не надо, – миролюбиво отозвалась Кира. – Прости, – и, как в былые годы, примирительно поцеловала Таньку в пухлую щеку.

– Ну а ты как, тоже сегодня улетаешь? – спросила я стоявшего чуть в стороне от нас Стаса.

– Я обратный билет не брал еще, – признался он. – Могу задержаться, если нужно.

– Тогда поехали с нами, – решила я. – Переночуешь, по крайней мере.

– Если это удобно… – начал было Стас, но я тут же перебила:

– Удобно, конечно. В доме сто двенадцать комнат.

Однако, когда вечером мы втроем наконец добрались до Сюррея, оказалось, что без Генри особняк, казавшийся мне таким уютным и теплым, стал обыкновенным чопорным аристократическим жилищем. До сих пор я и не понимала, что это он наполнял его светом, искрящейся энергией, шумом, любовью. Теперь же, без него, здесь остались лишь сыроватые стены, мрачные коридоры, по которым неслышно сновала прислуга, и сумрак, сгущавшийся под высокими потолками комнат.

Я уложила усталую Сандру в постель и сама присела рядом, на пол, положив голову на край ее кровати.

– Папа больше не вернется? – тихо спросила моя девочка.

Я повернула голову, взглянула на нее – такую маленькую, такую хрупкую в пышных подушках. Глаза у нее были точно как у Генри – синие, как небо над Лондоном в редкий солнечный день. А губы – мои, тонкие, четко очерченные, те самые, за которые, вероятно, меня и именовали всю жизнь Гретой Гарбо.

– Нет, милая, не вернется, – я нащупала ее тонкую ручку в одеялах, осторожно сжала пальчики. – Но он все равно остается с нами, пока мы его помним и любим.

Сандра сдвинула темные брови и спросила задумчиво:

– Он сейчас на небе? Смотрит на нас оттуда?

– Я не знаю, – честно сказала я. – Но папа очень тебя любил, и я уверена, эта любовь – она никуда не ушла, она все еще здесь, с тобой. И всегда будет с тобой.

Сандра поежилась под своим пухлым ватным одеялом и вдруг прошептала тихонько:

– Мне страшно… Как-то… пусто без папы.

Она, должно быть, чувствовала то же самое, что и я. Этот дом – принадлежал Генри, он был тут хозяином, он пригласил сюда меня. А теперь, без него, я ощущала себя здесь чужой. И, видимо, с Сандрой происходило то же самое.