Читать книгу "Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер" в бою - Курт Пфеч"

— Что, теперь заделался партерным акробатом?

Дори осмотрелся:

— Где здесь передовая, а где тыл?

Эрнст улыбнулся:

— Там, где стреляют, — там передовая, где не стреляют — там тыл.

— А где не стреляют? — спросил Дори.

Вечер был удушающе жарким. Русские уже не атаковали широким фронтом, а пытались прорваться на узких участках группами Т-34. За ними ехали бронемашины с гвардейскими стрелками. Артиллерия молчала и с той, и с другой стороны. Артиллеристы не могли определить, куда стрелять, так как все перемешалось. Авиация тоже держала долгую паузу. Поле боя было покрыто дымом, пылью и пожарами. Оставались только маршруты выдвижения резервов. По ним еще работали немецкие бомбардировщики. Русским не надо было и подниматься, потому что у немцев резервов не было.

Рядом с балкой было относительно тихо, если не считать взрывающихся в подбитых танках боекомплектов и небольших дуэлей между группами из двух-трех русских танков, пытающихся проводить отвлекающие маневры, двумя «Тиграми» и противотанковыми пушками. При этом русские всегда оставались в проигрыше, так как видимость из-за многочисленных пожаров была хорошей, и передвижение между многочисленными остовами танков легко и быстро можно было заметить. Через пару минут к танковому кладбищу добавилось три или четыре остова.

Танковое кладбище под Прохоровкой.

Блондин тщательно вычистил винтовку и осторожно протер оптический прицел. Эрнст и Дори сидели

в нескольких метрах рядом и беседовали. При этом Дори был ведущим в разговоре и курившим больше сигарет. Пауль и Йонг колдовали над своим разобранным пулеметом, Пимпф и Шалопай снаряжали ленты. Ханс в сотый раз оценил огневые позиции пулеметов, постоянно бегая кругами, как собака, не находящая себе места.

Довольный, Блондин отложил в сторону свою винтовку, прикурил окурок сигареты и откинулся назад. «Странно все это, — он попытался пустить колечки дыма, — в голове — никаких мыслей, ни дурацких, ни разумных. Ничего. И тянущее чувство в желудке прошло. Что со мной случилось?» Он загасил окурок. «Чувствую себя опустошенным. Выжатым, словно мокрая тряпка». Он вытер пот со лба, перевернулся на грудь, закрыл глаза и забыл притянуть губу к носу.

День одиннадцатый

12 июля 1943 года

Вскоре после полуночи убили Йонга. Ирония обстоятельств. Совершенно бессмысленно. Дурацкий случай. Именно в самый спокойный момент сражения под Прохоровкой. Когда можно было отметить относительно спокойное время между атаками, передышку на фронте. Именно тогда это и случилось. Судьба иногда выкидывает редкие фортели. Каждый об этом знает, знал и Йонг. Но в тот момент никто об этом не думал, и Йонг — тоже.

Пулемет был установлен на бруствере. Пауль и Йонг сидели позади него в балке, курили и тихо разговаривали с Шалопаем. Пимпф спал. Они услышали свист тяжелого снаряда, но не пошевелились. Он разорвался перед их укрытием и опрокинул пулемет. Йонг чертыхнулся, отложил сигарету, как бы нехотя поднялся, чтобы забрать пулемет. Второй снаряд лег далеко справа. Йонг отпустил рукоятку пулемета, а его каска стукнула по прикладу. Пауль крикнул:

— Назад!

Когда Йонг не ответил, он пополз вверх, тряхнул его — ответа не было.

— Йонг! Йонг?

Он потащил своего друга назад, крича:

— Йонг! Йонга убило!

Эрнст удержал Блондина, попытавшегося достать перевязочные пакеты из кармана маскировочной куртки. Он только молча покачал головой, увидев осколочное ранение, протянувшееся через ухо в заднюю часть головы. Пауль сел рядом с убитым, обхватив голову обеими руками. Он ничего не говорил, ничего не делал, ни на что не реагировал, просто тупо смотрел перед собой.

Когда танки опять открыли огонь, он взвалил убитого на спину и понес его в самое глубокое место балки.

— Пауль! Останься здесь! — позвал его Ханс.

В свете огня горящих танков, под грохот пушек, свист и разрывы снарядов, в дыму и пыли Пауль начал рыть могилу для своего друга.

«Он сошел с ума, — подумал Блондин, — совсем рехнулся!» Он смотрел, как Пауль рыл землю, не обращая ни на что внимание. «Черт возьми, он действительно копает могилу, настоящую могилу во время танкового боя под Прохоровкой! Это ли не безумие?» Безумие? А может быть, наоборот? Разве это не нормально, что человек хочет похоронить своего друга, как если бы это было на родине, на кладбище? Нет только надгробной речи и салюта. Но тут больше, чем ружейный салют! Танки непрерывно стреляют салют! Безумие? Нормально? Что здесь такого? Убийственное уничтожение. Вонючая, чадящая ночь. Грохот артиллерии! Мрачно-красивая подсветка сцены! Копающий Пауль.

Он видел, как Пауль осторожно положил своего друга в могилу и так же тщательно и спокойно, почти торжественно стал его засыпать. Лопата за лопатой, не обращая внимание на разрывы, не замирая, когда приближается свист, он работал равномерно, как машина, с застывшей улыбкой на губах. И солдаты в балке видели это. Они были членами траурной процессии, к которой присоединились и артиллеристы противотанковых пушек. Когда Пауль закончил, он остался стоять со скрещенными руками. И Блондин кивнул, подтверждая свои собственные мысли, и притянул верхнюю губу к носу: «Как я мог подумать? Он поминает, даже молится, и это — не кино, и даже не последняя сцена с раскатистым музыкальным финалом, и это никакой не героический роман, это происходит в действительности, это — реальность! Если кому-нибудь расскажу, он подумает, что я свихнулся».

Когда он увидел, как Ханс подошел к стоявшему Паулю и положил руку ему на плечо, то все стало действительно как в кино! Вместо органа гудели тяжелые калибры, танковые пушки отбивали такт, а пули пели «Аллилуйя!». Это не были похороны друга, это было погребение одного… Блондину вдруг стало холодно, когда он понял, что в могилу положили не только штурмана Дитера Йонга, но и всю веру и надежду целого поколения. Его поколения!

Пауль на негнущихся ногах медленно отходил назад, сел, положил руки на высоко поднятые колени и стал ждать. Он ждал до следующей атаки, а когда из ночи вынырнули темные силуэты гвардейских стрелков, швырнул пулемет сошками на бруствер, оттолкнул Шалопая, который хотел ему помочь, и стал выпускать из ствола ленту за лентой. Он отказался от своей знаменитой умелой смены позиций, стрелял, улыбался своей застывшей улыбкой, улыбался, когда, заменяя ствол, обжег себе руку. Потом передернул затвор, стрелял и улыбался. Когда пулемет замолчал, Эрнст и Блондин пробрались к нему, оттащили его и осторожно перевернули на спину. Четыре ранения — в плечо, руку, ключицу и последнее — в верхнюю часть груди.

Пауль открыл глаза. Его взгляд был спокоен и ясен. Так же спокойно он сказал: