Читать книгу "Мемуары "власовцев" - Александр Окороков"

Закугный был еще откровеннее: «Я нисколько не сомневаюсь в том, что немцы войну уже проиграли. Я считаю, что они не продержатся более, чем один год. (Он ошибся на шесть месяцев.) Это время мы имеем в нашем распоряжении, чтобы организовать антибольшевистский фронт. Я убежден, что в России вскоре вспыхнет противокоммунистическое восстание и тогда понадобятся те кадры, которые мы здесь должны будем вырастить». И Малышкин, и я не верили в возможность восстания, хотя мы были убеждены, что сильное недовольство советским режимом несомненно имеет место. «Если бы не помощь союзников, не за страх, а за совесть, то, конечно, большевики не выдержали бы, теперь же неизвестно, — сказал Малышкин. И добавил: — Хорошую змею они отогреют на своей груди».

Ввиду того, что в проекте Манифеста я не встретил упоминания об отношении к евреям, я спросил Малышкина, как он себе представляет еврейский вопрос в будущей свободной России. «По понятным причинам мы не могли в Манифесте подчеркнуть наше отрицательное отношение к расистской теории, — сказал он. — Однако оно само собой разумеется из тех гуманитарных тезисов, которые лежат в его основе. Мы не можем ни проповедовать, ни поощрять антисемитизм, как не можем представить себе подавление одной национальности другой в будущем свободном союзе свободных государств, который, как я глубоко убежден, возникнет на территории нынешнего Советского Союза», — сказал Малышкин.

«А отношение к союзникам?» — спросил я. «Я глубоко убежден, что народы России не имеют никакой вражды к союзникам. Однако я считаю, что союзники делают глубочайшую ошибку, помогая своему потенциальному врагу, за которую им дорого придется заплатить в будущем. Своей помощью Сталину они хотят ускорить момент победы над немцами и тем самым предотвратить пролитие большого количества крови своих граждан. Однако им рано или поздно придется схватиться с большевиками в единоборстве, и тогда потекут реки крови». Эти пророческие слова Малышкина произвели на меня большое впечатление, и я их тогда же записал в своем дневнике.

Беседа с Малышкиным и Закутным, которая велась в весьма откровенных тонах, убедила меня, что войти в Комитет необходимо. Я попросил перед уходом у Малышкина список членов Комитета и увидел среди них много знакомых разных профессий и социального положения. Пообещавши на следующий день дать окончательный ответ, я откланялся. (В скобках более поздняя приписка: «Подробнее относительно принципа организации Комитета».)

На следующее утро я отправился поговорить с одним пастырем, отцом Адрианом, которого я знал еще по Киеву и мнением которого очень дорожил. Я рассказал о предложении, которое мне сделано, и о тех сомнениях, которые обуревали меня и не позволяли мне с легким сердцем согласиться на такой ответственный шаг. У меня не могли изгладиться из памяти те ужасы, которые мне пришлось пережить и видеть во время ареста в гестапо; еще свежи были воспоминания об обмане нацистов, которые уже раз обещали населению освобождение от одного террора, с тем чтобы дать взамен свой. И согласно Козьме Пруткову: «Единожды солгавши — кто тебе поверит». Кроме того, вступая в Комитет, я прямо или непрямо связывал себя с военной противоболыпевистской акцией, следовательно, одобрял формирование частей РОА, предназначенных, как некоторые говорили, для братоубийственной войны. И, наконец, вступая в Комитет, я как бы вступал в союз с нацистами, кривя сердцем, так как их расистскую, разбойничью «культуртрегерскую» политику я глубоко ненавидел и презирал. Всё это рассказал батюшке и просил его совета и благословения.

«Тяжкое испытание послал Всемогущий Бог народам России, — сказал отец Адриан. — Тяжки те жертвы, которые они понесли, и одному Богу известно, сколько еще страданий им предстоит на этом крестном пути. Кремлевские атеисты, руководимые гордыней ложного превосходства разума над духом, поработили наши народы, отняв у них право распоряжаться своей судьбой. Сотнями тысяч гибнут лучшие люди народов России в ссылках, концентрационных лагерях, на плахе, гибнут за то только, что осмелились в той или иной степени поднять свой голос протеста против безбожного режима. Поэтому всякий христианин обязан бороться против этого мирового зла, бороться даже с мечом в руках, ибо если победят большевики во всем мире, то наступит царство антихриста. Я благословляю тебя, сын мой, войти в Комитет и приложить все силы к тому, чтобы облегчить страдания наших народов и здесь на чужбине, и в будущем — на освобожденной родине. Посмотри, с какой надеждой и радостью встретили весть об образовании Комитета наши «остарбайтеры», независимо от национальностей, несмотря на то, что кому как не им не любить немцев, а ведь голос народа — голос Божий. Вступая в Комитет, ты заключаешь союз с немцами не ради их дела, а ради своего святого дела — борьбы со Сталиным и его заплечных дел мастерами. Разве большевики оставили нам какую-нибудь иную возможность легальной борьбы, кто же нас осмелится осудить, если мы сейчас поднимаем свой голос протеста?»

Долго еще говорили мы с батюшкой, и в конце концов я ушел с окончательным решением вступить в Комитет. Отец Адриан благословил меня, я приложился к раке с мощами Великомученицы Варвары, с которыми он никогда не расставался, и ушел, решив вечером позвонить Малышкину.

В тот же день мне пришлось еще иметь разговор с упомянутым К. — украинцем, работавшим в Остминистериуме. Он сразу на меня набросился: «Здесь все возмущены вашим намерением вступить в авантюру Власова, ведь вы же принимали участие в Украинском движении, бывши председателем Украинского Червонного Креста! Ваша работа у Власова может быть истолкована как примирение украинцев с неделимовцами» и т. д. в том же стиле. Я слушал буквально ошарашенный, ведь этот самый К. только два дня тому назад говорил мне совершенно другие вещи. Я спросил, чем объяснить его перемену взглядов за такое короткое время, быть может, что-либо произошло мне неизвестное? Оказывается, ничего нового не произошло. Между тем как К. продолжал без устали отпускать всякие эпитеты по адресу Власова и Комитета, я спокойно предложил ему прекратить столь малоубедительную аргументацию и попросил все же сказать, в чем дело, почему вдруг возникла такая горячность.

«Вы что, отрицаете самый принцип необходимости единения в антибольшевистской борьбе, что ли?» — спросил я. Оказывается, что нет, однако Власов и его компания — это простые авантюристы, с которыми честным украинцам не по дороге. «Может быть, вам известны какие-нибудь факты, говорящие о предательстве и авантюризме затеи Власова?» — спросил я. Нет, ему таких фактов неизвестно, однако украинская общественность не сомневается в том, что Власову доверять нельзя. «Простите, — сказал я, — ну хотя бы это было и правдой, и Власов с его ближайшими сотрудниками оказались авантюристами и жуликами (хотя, на мой взгляд, не делает большой чести обвинять в таких серьезных преступлениях, не имея никаких фактов), но все же какое это имеет отношение к стратегической идее Освободительного движения — объединению всех сил для антибольшевистского фронта? И вместо того чтобы заниматься политикой саботажа Комитета, не проще ли войти в Комитет и, работая здесь, изнутри проверить справедливость всех тех обвинений, которые распространяются вами и иже с вами?» — спросил я.

На оба своих вопроса я не получил сколько-либо убедительного ответа. К. старался отделаться общими фразами и приводил аргументы вроде таких, что Власову и его ближайшим сотрудникам нельзя доверять, потому что они являются коммунистами и советскими генералами, что они убежденные единонеделимовцы (почему — одному Богу известно) и проч. В конце своей филиппики К. дал мне понять, что, войдя в Комитет, я поставлю себя вне рядов Украинского движения.