Читать книгу "Коварные алмазы Екатерины Великой - Елена Арсеньева"

Катрин убрала волосы, которые прилипли к лицу, как паутина.

Чеки от Лорана! Нужно успеть воспользоваться тем, что осталось. Он сказал, что оплатит все покупки, счета на которые придут не позднее завтрашнего дня. И оплатит, Лоран предельно щепетилен, когда речь идет о деньгах.

Так, время есть, до конца дня еще море времени! Конечно, всех магазинов в Париже не обежишь, но десятка полтора бутиков можно ухитриться объехать. Какое счастье, что Катрин успела вытянуть у Лорана машину! И отремонтировать студию! И вообще, кое-что она все-таки успела. А если небесам будет угодно, сегодня успеет еще многое. Первым делом она поедет на площадь Мадлен, там море великолепных дорогих магазинов. Или рвануть туда, где можно обойти много бутиков сразу? Нет, сначала в новый меховой салон у площади Бастилии. Говорят, это что-то невероятное. Шубку ей Лоран определенно задолжал. Нет, две шубки. Ладно, на месте посмотрим сколько! Теперь главное – не терять ни секунды.

Катрин ринулась к автомобилю. Проклятый Лоран! Какая суета теперь предстоит из-за его дури!..

Она повернулась в сторону дома и яростно погрозила кулаком.

И уронила руку.

На балконе, столь хорошо ей знакомом просторном балконе, стояла какая-то женщина и внимательно, даже жадно изучала Катрин. Женщина была высокой, стройной, примерно одних с ней лет. На ней был синий купальный халат Лорана; чуть влажные после душа волосы мягко вились, обрамляя большеглазое лицо.

Знакомое лицо.

Катрин ее где-то видела, эту русоволосую особу, точно, видела!

А что она делает на балконе Лорана в его купальном халате?

Злорадный голос Фанни вонзился в мозг, как раскаленная игла:

«Некоторые статьи расходов у тебя скоро сократятся. Например, на содержание юных любовников. Не будет денег от Лорана – и Роман от тебя мгновенно свалит. Зачем ты ему? Его будут поддерживать маман и ее богатенький любовник. Кстати, он тоже русский. Да ты его отлично знаешь! Это Лоран!»

Эта баба – новая любовница Лорана? Это мать Романа? Она его что, в шестнадцать лет родила?

Стоп! Да наплевать, во сколько лет она его родила, эта… Эмма, что ли?

Это и есть Эмма? И с ней теперь живет Лоран?

Катрин схватилась за голову, отвернулась, кинулась к машине, ударила по газу, не в силах больше видеть эту торжествующую соперницу, эту победительницу, эту…

Она повернула не в ту сторону и чуть не врубилась в шлагбаум, преграждающий въезд в ворота парка Монсо.

Круто развернулась на месте и помчалась в обратном направлении. Не удержалась и снова взглянула на балкон Лорана.

Балкон был пуст, проклятая змея уже уползла.

Новая любовница Лорана! Мать Романа! Эмма!

Но ведь Катрин ее уже где-то раньше видела.

Дьяболо! Она вылетела на красный чуть ли не на середину бульвара Курсель. Что теперь, не останавливаться же. Сопровождаемая проклятиями автомобильных гудков, Катрин круто свернула по Курсель, потом по Батиньоль и через переплетение бульваров ринулась к площади Бастилии.

Перед глазами мелькали женские лица.

Мать Романа! Эмма! Любовница Лорана! Та женщина, которая выходила позавчера из дома Армана, переспав с ним! Та женщина, которую Катрин разглядывала на контрольках!

Одно и то же лицо.

Одно и то же?

Нет, не может быть, чтобы ей так повезло, так фантастически повезло!

Награда за все страдания, за все унижения.

Как она могла забыть? Фотографии будут готовы сегодня. Наверняка уже готовы. Сейчас она все узнает. Вернее, удостоверится в том, в чем уже почти убеждена.

«Фанни, – вдруг подумала Катрин почти с нежностью, – дорогая Фанни. Спасибо, подруга, что ты мне сегодня позвонила. Тебе это зачтется – на небесах!»

Санкт-Петербург, 1780-е годы

То, что происходило с Екатериной в дни и месяцы после его смерти, могло растрогать самое каменное сердце. Ее здоровье внушало большие опасения, одно время даже боялись за ее жизнь. Еще вчера она была весела и счастлива, дни летели в любовном угаре, а нынче время тянулось невыносимо, Екатерина была окутана скорбью, а комнаты казались могильным склепом. Она гнала от себя всех:

– Делайте что хотите, только меня не трогайте!

Как ни странно, утешить ее могла только сестра Александра, Елизавета, в замужестве Кушелева. Она была больше остальных похожа на брата, и когда Екатерина смотрела на нее, она находила облегчение своему горю, изливаясь в слезах. Елизавета Дмитриевна Кушелева не бог весть как любила брата, но тоже охотно плакала по нем. В минуту слабости Екатерина отдала Кушелевой камзол Ланского с бриллиантовыми пуговицами и аграфом, в центре которого мрачно мерцал туманный бриллиант.

Горе императрицы было тем сильнее, что она никак не могла увидеть Ланского во сне. Молилась об этом, но напрасно…

Еще один удар: спустя несколько дней после похорон могила Ланского в Царскосельском парке была страшно осквернена. Труп вырыт, все кругом исписано гнусными словами… Александра перезахоронили в гарнизонной церкви Преображенского полка – в храме Святой Софии.

Долго доискивались, кто мог учинить такое беспримерное злодейство. Не нашли кощунника, хотя он, можно сказать, рядом ходил и сам тыкал себя пальцем в грудь.

В комнате Екатерины появился вдруг какой-то красавец. Его уже видели ранее и не раз выпроваживали, когда он – якобы по ошибке – забредал в покои императрицы. Наконец ему удалось застать Екатерину одну. Молодой человек рухнул на колени и стал жалостно молить допустить его к своей особе.

Это оказался племянник Захара Чернышева (некогда любовника Екатерины) князь Кантемир, малый беспутный, весь в долгах, да еще и женатый. Екатерина приказала арестовать его, посадить в кибитку и отправить к дяде, чтобы образумил племянника. Вскоре, однако, стало известно, что Кантемир еще в дни болезни Ланского жадно интересовался его состоянием и откровенно радовался ухудшению здоровья фаворита. Уж не он ли виновен в осквернении могилы?

После этого случая Екатерина забрала Кушелеву и уехала с ней в Петергоф, не желая больше видеть ничего, что напоминало о погибшем счастье.

Минуло три месяца, но Екатерина не чувствовала себя лучше. Старинному другу Мельхиору Гримму она писала с отчаянной, болезненной гордостью женщины, которая всю жизнь считала себя сильной:

«Не думайте, чтобы при всем ужасе моего положения я пренебрегла хотя бы последней малостью, требовавшей моего внимания. Дела идут своим чередом; но я, насладившись таким большим личным счастьем, теперь лишилась его».

Здесь обязательный отчет императрицы окончен. Перо дрожит в ее руке.

«Утопаю с слезах и в писании, и это все… Если хотите узнать в точности мое состояние, то скажу вам, что вот уже три месяца, как я не могу утешиться после моей невознаградимой утраты. Единственная перемена к лучшему состоит в том, что я начинаю привыкать к человеческим лицам, но сердце так же истекает кровью, как и в первую минуту. Долг свой исполняю и стараюсь исполнять хорошо; но скорбь моя велика: такой я еще никогда не испытала в жизни. Вот уже три месяца, как я в этом ужасном состоянии и страдаю адски…»