Читать книгу "Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте - Валерий Кичин"

«Такая сильная страна оказалась трухой. Ужас! – записала она в тетрадке, из каких потом складывались книги. – Тогда я впервые в своей жизни испытала чувство нового и дикого „сиротства“. У меня не оказалось за спиной опоры. Что бы ни случилось, как бы судьба меня ни кромсала, я всегда знала и чувствовала, что за моей спиной – моя могучая великая Родина. Она меня поддержит. Нет, не хочу, чтобы было как прежде, но и так, как сейчас, не хочу. А как? Вечный вопрос».

Очень многим и в стране, и в ее искусстве снова пришлось выживать и бороться за существование.

Звание народной артистки в Советском Союзе безусловно давало привилегии – если не материальные, то как минимум моральные: меньше шансов нарваться на открытое хамство – чиновники уже не позволяли себе прежних вольностей. Союз кинематографистов, который тогда славился своей сплоченностью и материальным благополучием, имел свои дома творчества и регулярно отправлял актеров в гастрольные туры – подзаработать на «встречах со зрителями», объявил о том, что отныне и впредь будет доплачивать своим пенсионерам разницу между нищенской государственной пенсией и их последним заработком.

Это стало его последней акцией: уже вскоре Союз превратится в бюрократическую «вертикаль» и фактически распадется.

После распада СССР жизнь нашего кино в одночасье превратилась в затянувшийся кошмар. Прежде всего, оно перестало быть всесоюзным, и все его национальные кинематографии разлетелись по своим национальным сусекам, лишились многомиллионного зрителя и стали быстро увядать. В России кинопроизводство тоже неуклонно падало: кинотеатры сдавались под мебельные салоны, а фильмы, которые еще снимались, уже мало имели оснований считаться искусством. Вчерашние любимцы публики исчезли с глаз людских – через много лет мы читали о том, как они пытались выжить в нищете и безвестности, как мыли полы и таскали мешки на овощебазах, как умирали, всеми забытые, причем Союз кинематографистов уже с трудом наскребал денег на их похороны. По поводу того, куда вдруг делись его былые богатства – дома творчества и городская недвижимость, – ходили самые темные, самые удручающие слухи. В его залах гремели скандалы, шли судебные тяжбы, и телевидение охотно транслировало, как народные артисты кричали друг другу: «Заткнись, сволочь!»

Последним фильмом, где сыграла Гурченко еще в советское время, оказалась «Моя морячка». Картину поставил Анатолий Эйрамджан – сценарист, который во времена первых, еще советских «кооперативов» занялся кинорежиссурой и стал выпускать в меру симпатичные, не очень изысканного вкуса, но «кассовые» комедии «Бабник», «За прекрасных дам». «Моя морячка» была его третьим режиссерским опытом. Людмиле Гурченко он предложил роль массовички-затейницы в парке культуры, которая проводит среди зрителей песенный конкурс типа «Алло, мы ищем таланты» – передачи под таким названием тогда входили в фирменное меню советского ТВ, в них пел кто во что горазд, и иногда в навозных кучах отыскивались жемчужные зерна.

Что написал Эйрамджан в своем сценарии – останется на его совести. Из зрительской массы на сцену поднимался некий Гудков из Мурманска, пел песенку «Моя морячка», а массовичка, почему-то его сразу возненавидев, несмотря на шумный успех песенки, упорно не давала ему приз. Сцена эта и песенка в конкурсе типа «Алло, мы ищем таланты!» повторялись в фильме раз пять-шесть, доводя массовичку до белого каления, а зрителей – до смеха, близкого к истерике. Что все кончится любовью, было ясно с самого начала. Гудкова играл и пел Михаил Державин, массовичку – Гурченко, ее аккомпаниаторшу – Татьяна Васильева. Время от времени сценарий предусматривал шикарные концертные номера с непременными перьями – в них Гурченко как бы выходила из образа провинциальной массовички и блистала талантами потенциальной столичной дивы. В этом образе она и представала в финале картины, когда Гудков из Мурманска оказывался знаменитым режиссером из Москвы, угадавшим во вздорной массовичке – алло! – народный талант-самородок.

К этой работе Люся, по обыкновению, отнеслась очень серьезно. Написала для своих номеров песни, и, по свидетельству оператора Вадима Алисова, все, что касалось ее роли, тщательно обдумывала: весь сценарий был исчеркан и исписан ее пометками – что ей там надо было учесть, что не забыть, что привнести и что поменять.

– Там, в фильме, есть довольно большой диалог, – рассказывает Алисов. – В эпизоде, когда Люся и Татьяна Васильева, игравшая аккордеонистку, сидят в каком-то кафе. Вообще их работа в этой картине – дуэт двух больших актрис! А здесь, в этой сцене, в сущности, идет монолог Люси на десять минут экранного времени. Я говорю Люсе: «А слабо весь этот монолог сыграть целиком? Чтобы не выключать камеру и не делать монтажных стыков, а просто все сыграть сразу?» Она сразу согласилась: интересно попробовать. Она вообще была актрисой азартной: как что-то новенькое – у нее сразу глаз зажигается! И назавтра на съемках весь этот монолог она выпалила от начала до конца, причем уложилась ровно в десять минут, так что и сцена, и пленка в камере закончились одновременно! И в этот монолог умудрилась вложить все оттенки состояний этой массовички: и то, что одинока, и то, что работа эта для нее только способ выжить, и она знает, что способна на большее. Так была снята сцена, сыгранная на одном дыхании в самом буквальном смысле слова. Очень красивая сцена!

– Она с режиссером много спорила?

– Толя Эйрамджан в первую очередь сценарист, и как режиссер он Люсе замечаний не делал. Его интересовал текст, и он все время сверялся со сценарием: то ли она говорит? Потому что как сценарист был уверен, что каждое его слово – золото.

– Неужели Люся там не импровизировала?!

– Она импровизировала характер своей героини. А от текста не отступала – играла идеально, слово в слово. Потому что вот здесь при любой вольности Эйрамджан уж точно остановил бы съемку: текст для него имел абсолютное значение, а как его произнести – он доверял актрисе. По крайней мере на съемочной площадке. А что происходило на репетициях, как они обминали текст – этого я не видел…

«Даже на самом пике успеха я все равно думаю о том, как все это непрочно и что уже завтра ничего этого может не быть», – призналась Люся в одной из своих книг. И снова оказалась права в своем пессимизме. «Моя морячка», снятая уже в самый канун очередной смены режима в России, оказалась, увы, предпоследним фильмом с Гурченко, о котором еще узнала широкая публика. Дальше обрушилась новая пора полной неопределенности. Сама возможность фильмов уровня «Двадцати дней без войны» или «Пяти вечеров» ушла вместе со страной, где такого рода картины снимались, были востребованы и стягивали к кинотеатрам публику. «Не радуйтесь так – теперь в вашем кино никакой Тарковский уже не пробьется!» – сказал мне знакомый канадский кинематографист, когда внушительную делегацию из «новой России» восторженно приветствовали на фестивале в Торонто: это был самый пик всеобщих экстатических ожиданий 1991 года, и фестиваль устроил большую ретроспективу лучших картин одной из величайших кинематографий мира. Тогда мы посмотрели на скептика как на безумца, но очень скоро стало ясно, до какой степени он был прав. Уже через пару лет агонизирующее российское кино практически исчезло с фестивальных горизонтов.