Читать книгу "Австро-Венгерская империя - Ярослав Шимов"

В «третьей Германии», этом конгломерате небольших государств, находившемся в эпоху Меттерниха фактически в совместном австро-прусском управлении, либерализм и национализм были чрезвычайно тесно связаны между собой. Стремление к национальному освобождению и объединению (в соответствии с вышеописанной логикой национализма) сочеталось у западно-и южногерманской интеллигенции, либерально настроенного дворянства и части бюргерства с требованием гражданских прав и социальных свобод. Вопреки противодействию Вены и Берлина процесс либерализации в «третьей Германии» в первой половине XIX в. шел довольно активно: в большинстве средних и малых германских государств действовали умеренно либеральные конституции, цензурные ограничения были значительно мягче, чем в Австрии или Пруссии, существовали союзы студентов (Burschenschaften), литературные и научные кружки, на заседаниях которых зачастую звучали радикальные речи, и т. д. Действовали и небольшие, но весьма активные подпольные революционные организации вроде «Молодой Германии».

Определенная часть немецкоязычных подданных австрийского императора, в первую очередь молодое поколение, начала сочувствовать германскому либеральному и национально-освободительному

движению. Поскольку понятие «австриец» в то время не подразумевало ничего, кроме верности габсбургской династии и, соответственно, ее консервативной политике, либерально настроенные австрийские немцы предпочитали считать своим отечеством не многонациональную, неоднородную и «реакционную» Австрийскую империю, а Германию, которая пока не существовала, но рисовалась их воображению как мощное и в то же время свободное национальное государство в центре Европы.

Националисты как в империи Габсбургов, так и за ее пределами представляли себе два основных варианта объединения всех земель, населенных немцами. Первый, так называемый «великогерманский» (grossdeutsche), предполагал создание огромной центральноевропейской конфедерации, в состав которой вошла бы не только «третья Германия», но и все владения австрийского императора и прусского короля, т. е. страны и провинции, населенные миллионами не-немцев — славян, венгров, румын и т. д. Этот вариант считали угрожающим для немецкого народа сторонники иной, «малогерманской» (kleindeutsche) концепции. Они ратовали за этническую однородность будущей Германии, которая, по их мнению, должна была включать лишь земли бывшей «Священной Римской империи», полностью или преимущественно немецкие. Такой вариант угрожал распадом империи Габсбургов, поскольку поощрял стремления австро-немецких националистов, требовавших автономии тех земель монархии, в которых преобладало немецкое население. Тем не менее в середине XIX века сторонники «малонемецкого» решения были в Австрии довольно немногочисленны: «Верно, что призывы австро-немцев к созданию собственного государства в рамках федеративной Австрии (и Германского союза. — Я.Ш.) стали частыми уже в 1848 г. и продолжали звучать вплоть до 1918 г. Однако эти федералистские тенденции никогда не доминировали в австрийской «ветви» германского национализма... Германофильский централизм, а не германофильский федерализм, как представлялось австро-немцам, давал им шанс управлять многонациональным государством» (Капп, 1, 57).

Несмотря на угрозу, которую нес империи немецкий национализм, Габсбурги по-прежнему видели в австрийских немцах одну из своих главных опор. «Я — немецкий князь», — скажет позднее император Франц Иосиф, обнаружив тем самым одно из главных психологических противоречий австрийского дома: будучи убежденными противниками национализма, в том числе и немецкого, Габсбурги оставались связанными множеством нитей с немецкой культурой и германской имперской традицией. Это автоматически превращало австрийских немцев в «привилегированный» народ и тем самым подрывало принцип равноудаленности высшей власти от отдельных этнических и социальных групп — принцип, который один мог служить гарантией сохранения габсбургского государства как общего дома центральноевропейских народов. Разрешить это противоречие Габсбургам так и не удалось.

Венгры. Это был единственный из народов Австрийской империи, обладавший многовековой непрерывной традицией собственной государственности — хотя начиная с XIV в., когда прервалась династия Арпада, корону св. Стефана носили представители чужеземных королевских родов. Наличие государственности резко выделяло венгров среди остальных подданных Габсбургов и одновременно превращало их в главную внутриполитическую проблему империи. Мадьяры — точнее, их дворянская элита — давно представляли собой политический народ, а поскольку мелкая и средняя шляхта, как уже говорилось выше, стала в Венгрии своего рода заменителем «третьего сословия», слегка модернизированные требования этого слоя легли в основу новой, общенародной мадьярской националистической программы.

На первую крупную уступку венграм император Франц пошел, согласившись в 1825 г. после долгого перерыва вновь созвать сейм. После этого Венгрия на четверть века стала ареной парламентских битв, которые привлекали внимание все более широких слоев населения и способствовали быстрой политизации венгерского общества. Главной политической проблемой Венгрии этой эпохи стало придание венгерскому языку статуса официального. В 1844 г. венгерский наконец пришел на смену нейтральной латыни. Ф. Палацкий, долгое время живший в Венгрии и хорошо знакомый с ситуацией в королевстве, считал этот момент ключевым в истории венгерского национализма: «Принцип национального равноправия не имел лучшего воплощения... ни в одной стране, чем в Венгрии на протяжении всех тех столетий, пока действовала старая конституция и пока латинский язык был языком дипломатическим, государственным и школьным; настоящая опасность возникла лишь тогда, когда из конституции исчезло это положение (о латыни как государственном языке. — ЯШ.)» (Palackj F. Idea statu Rakouskeho //Znoj M. (red.). Cesky liberalismus. Texty a osobnosti. Praha, 1995. S. 52). В то же время по отношению к главной экономической проблеме — феодальным повинностям крестьян, тормозившим развитие венгерской экономики, — дворяне-либералы были отнюдь не так последовательны, как в чисто политических и национальных вопросах: крестьяне получили возможность купить свою свободу, однако большинство сельских жителей из-за своей бедности не могло воспользоваться этим правом. А. Дж. Тэйлор справедливо отмечает, что «венгры проводили псевдолиберальную политику, но исключительно нелиберальными методами» (Taylor, 59).

В 40-е гг. происходила радикализация венгерской политики. Все большую популярность завоевывала националистическая группировка, лидером которой стал Лайош Кошут, триумфально избранный в 1847 г. депутатом сейма. Радикалы предлагали глубокую и последовательную программу реформ, однако она была окрашена в ультранационалистические тона и представляла Вену главной виновницей венгерских бед. В мощном хоре радикалов потонули голоса более осторожных политиков, утверждавших, подобно барону Вешеленьи, что «вне австрийской стихии для венгров нет никакой надежды, никакой перспективы... Если бы Габсбурги не правили нами, нужно было бы посадить их на трон». Впрочем, и сторонники Кошута до поры до времени не имели ничего против самой династии, однако настаивали на том, чтобы законодательство всей империи было унифицировано по венгерскому образцу, т. е. приспособлено к традиционным мадьярским вольностям. Это превратило бы габсбургскую монархию в конфедерацию, почти столь же эфемерную, как в свое время «Священная Римская империя».