Читать книгу "Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов"

– Помнишь, Рут, на корабле, они попросили сутки?

– Помню, конечно.

– Может, это тоже было предчувствие?

У Бируты снова горько вздрагивают полные губы.

– Может… Не знаю… Я когда-то читала: предчувствия – от тонкой организации. Вот у нас с тобой не будет. Мы не так устроены. Мы грубее.

– С чего это ты, Рут?

– Плохо, Саш. Мне без тебя очень плохо.

Но и со мной, я вижу, ей сегодня не сладко. Мы и одни, и не одни. Нас угнетает глухая нежилая тишина корабля. И ещё, кажется, нам мешает далёкая безмолвная Сумико с узкими загадочными, чёрными, как Бесконечность, глазами.

16. Где же истина?

Марата – не узнать. Он словно втрое старше, чем на самом деле. Тёмные глаза его глубоко запали и глядят из-под век напряжённо, не мигая, почти затравленно. От носа к краям губ протянулись резкие косые штрихи горьких складок. И скулы обтянуты. И нос какой-то необычно острый, выпирающий вперёд. И виски запылённые. Вернее, вначале показались мне запылёнными. Потом я разглядел, что они седые.

Короче, в просторной пустоватой комнате, медленно погружающейся в сумерки, – совсем не тот весёлый и юный Марат, который недавно приходил ко мне в больницу. Впрочем, какое – недавно? Разве время измеряется часами и днями? Разве оно измеряется не тем, как мы прожили его? Давно это было! Страшно, невыносимо давно: белоснежная больница, и маленькая уютная залитая светом палата, и весёлый Марат возле моей постели, и хохочущая румяная Ольга рядом с ним!

Мы сидим с Маратом в глубоких прозрачных креслах, откинутых от стены, и потягиваем холодную кисло-сладкую тайпу – чудесный бодрящий напиток, который составили здесь, на Рите, ребята с первого корабля. В этой тайпе и соки цветов, и соки деревьев, и наверняка какая-нибудь синтетика – и всё это вместе удивительно приятно и, пожалуй, не затерялось бы даже на Земле при всём земном изобилии.

Марату не сидится. Он то и дело вскакивает, меряет комнату широкими шагами, потом бухается в кресло, тянет тайпу из эластичного горлышка бутылки, замирает на минуту и снова вскакивает, снова шагает и говорит, говорит, как бы стараясь заглушить, забить потоком слов те чувства, которые не дают ему сейчас ни покоя, ни сна:

– …Мы всё здесь вроде делаем правильно, но это не то, не то!.. Мы кормим, одеваем и обеспечиваем самих себя и со страшной силой рвёмся к изобилию, после которого можно будет заняться ритянами. А изобилия не наступит, потому что не успеем мы дорваться до него, как прилетит новый корабль, и придётся всё начинать по-новой. И так может быть без конца, потому что корабли идут один за другим, и народу в них будет всё больше и больше. Мы заселим и этот материк, и, может, ещё один, но у нас так и не дойдут руки до туземцев. Это сказка про белого бычка! Неужели мы для этого сюда летели? Неужели для этого навсегда простились с Землёй?

Чёрт возьми! Это всё разумно, что говорит Марат, хотя он, конечно, и сгущает краски. Ну да как ему не сгущать!.. Любой бы на его месте… Но ведь мы действительно совсем не занимаемся аборигенами. Мы занимаемся только собой. И поэтому они убивают нас, вместо того чтобы нам помогать. И будут убивать до тех пор, пока мы не сумеем изменить их психологию.

Впрочем, Марат как бы начисто забыл о второй, довольно грустной цели нашего прилёта: подготовить базу для возможной эвакуации с Земли.

Как бы ему напомнить?..

На Земле мы бродили бы с ним сейчас по ярким вечерним улицам. Мы затерялись бы в беспредельной городской толпе и встретили бы там сотни женщин. Многие из них с интересом глядели бы на Марата, потому что даже сейчас, осунувшийся, постаревший, он удивительно красив извечной восточной красотой. И от всего этого боль его, может, и была бы острее, сильнее, но быстрее прошла бы. И он сам знал бы там, что она когда-то пройдёт. А здесь некуда пойти, кроме как на крышу да на одиннадцатый этаж, где все всех знают и где не спрятаться от сочувственных взглядов. И боль потери, совершенно невосполнимой на Рите, обрекающей на беспросветное одиночество, никак не сравнить с той, даже самой сильной земной болью, которая когда-то неизбежно должна пройти.

И поэтому надо сейчас спорить с Маратом. Спорить изо всех сил, чтобы он не умолкал, чтобы говорил, чтобы хоть недолго думал о чём-то другом, кроме Ольги, кроме своего горя, кроме беспросветного одиночества.

– А что мы можем изменить, Марат? – спрашиваю я. – Что мы можем сделать для этих людей, если они не подпускают нас к себе? Разве мало мы говорили об этом? Нам теперь остаётся только переть по той дороге, на которую встали. Когда-нибудь она приведёт к цели.

– Когда?! – Марат останавливается посреди комнаты и глядит на меня напряжённо, требовательно. – Ты можешь сказать, когда? Сколько до тех пор сменится поколений у нас и у них? Сколько людей погибнет?

– А ты можешь назвать хоть одно великое дело, которое бы обошлось без жертв?

– Это утешение для всех, кроме самих жертв! Ты не прав, Сандро! Все жертвы – от торопливости! Человечество всегда спешило! За спиной экспериментаторов всегда кто-то кричал: «Давай! Давай!» И кому-то не терпелось воспользоваться результатами их риска. Чужого риска!

– Это было не всегда, Марат. Кто стоял за спиной у Кюри?

– Эпоха! Спешили кругом! И потом – они бедствовали. Я читал – это тоже подгоняет…

– Тебе кажется, что нас поторопились послать на Риту?

– Это кажется не только мне. Вспомни наше собрание… Но сейчас-то об этом поздно думать. Я никого не виню конкретно. Видимо, это свойство человеческой психики – лезть вперёд по бездорожью и только потом прокладывать шоссе. Но здесь мы делаем нечто прямо противоположное: строим и строим тыл, и ни на шаг не двигаемся по фронту. И это тоже не избавило нас от жертв.

– Ты просто против крайностей?

– Наверно, Сандро… Если бы у меня была чёткая программа!.. А то так, сумбур… Чувствую, что делается не то. Но что же «то»? Какое оно? Где? Мне кажется, мы изо всех сил лезем в какой-то тупик. Но где дорога?

Он снова садится в прозрачное нейлоновое кресло, мягко охватывающее всё тело, и добавляет:

– Когда люди заходят в тупик, они почему-то боятся признать это. А особенно если людей много и если шли они в тупик с барабанным боем. Но, не признавши, как повернуть? А не повернувши, как выйти из тупика?

Марат снова вскакивает с кресла и наискосок шагает по комнате, из угла в угол. И на ходу вспоминает:

– Ещё в «Малахите» Бруно не раз говорил, что обстоятельства могут выходить из-под контроля. Кажется, он был пророком.

– Для этого не обязательно быть пророком, Марат. Достаточно быть скептиком.

– Ты нелогичен, Сандро! Скептики обычно умны. Но человеку никак не хочется признавать кого-то талантливее и дальновиднее себя. Красивее – признаём! Сильнее – тоже! Но вот умнее и талантливее? Только не это!