Читать книгу "Австрийская площадь, или Петербургские игры - Андрей Евдокимов"

Теперь Петр жалел, что отказался от предложения Яковлева работать в администрации. «Может быть, еще не поздно попроситься, Владимир Анатольевич не откажет», — подумал он и решил позвонить Яковлеву. Но ему всякий раз отвечали одно и то же: «Губернатор занят, губернатор на совещании, губернатор уехал». Скорее всего, о Петре просто не докладывали: для секретарей он был одним из многих, кто домогался приема. Только Журавлев наверняка бы помог, но его не было ни дома, ни на работе. В конце июня у Петра отключили спецсвязь, а дозвониться по городскому телефону было невозможно.

Все это время он пил, пил в одиночку и понемногу, не доходя до беспамятства. Как-то Петр не удержался и заглянул к Чернову. На столе громоздились бутылки пива, а вокруг собралась старая кампания.

— Ба, глядите — к нам корифей пожаловал! — воскликнул Машков. С приходом Петра разговор увял. Он втиснулся между Черновым и Кокосовым, но вскоре ушел, чувствуя себя чужим и лишним.

По дороге домой зашел в кафе. Оно открылось недавно, но облупившиеся стены, изрезанные пластиковые столы и немытый пол — все напоминало закусочную прошлых лет, где-нибудь на окраине. Под стать были и посетители. Кое-кого Петр знал, с некоторыми выпивал. Как ни странно, но здесь он почувствовал себя спокойно.

Закусывая привычные сто граммов, Петр прислушался к разговору за соседним столиком. Спорили о политике.

— Собчак смел с теми, кто не мог ему и слова сказать, а на Яковлеве зубы сломал. Так ему и надо! — рассудительно говорил Саша, бывший фрезеровщик с «Электросилы».

— Хрен по барабану! Что Собчак, что Ельцин, что другой какой. А мне и при коммуняках непыльно. Фановая труба — она и в Африке труба, — громко возражал Чича. Он был замечателен тем, что умел виртуозно выпрашивать в долг и никогда не отдавал.

— Кто бы ни вылез, а нам лучше не будет. Одни нахапали, теперь другие пришли, — вставил кто-то незнакомый.

— А ты что скажешь, писатель? — спросил Чича, заметив Петра.

— Мне все равно, хоть не расти трава. — Петр хотел пошутить, но неожиданно понял, что сказал то, что действительно думал: ему и вправду было все равно.

— Ребята, писатель — наш человек. И давай, не будь жмотом — ставь! Людям поддать пора, — обрадовавшись, закричал Чича.

Петр уже собирался уходить, но передумал и пошел к стойке. Взяв две бутылки, он сел за их столик.

— За что выпьем? — спросил Саша, когда Чича разлил водку по стаканам. Помолчали, потом Чича тыкнул пальцем в окно: «Видите, собака бежит?» Поджав хвост, через дорогу семенил большой черный пес.

— Ну видим, и что? — спросил Петр.

— Вот так и мы: умрем, и никто не вспомнит! — воскликнул Чича и, многозначительно насупившись, поднял стакан. Остальные потянулись, над столом глухо звякнуло, и плеснувшая через край водка вылилась на руки.

Когда все допили, Петр поднялся, чтобы взять еще, но Саша тяжело придавил его к стулу: «Погоди, теперь моя очередь!»

Откупорив бутылки, он налил всем по самый краешек и мрачно произнес:

— Дружба всего дороже, а остальное — чешуя!

— Да, да, за дружбу, — поддержали остальные.

— Скалы разрушает ветер, а дружбу — неправильные поступки, запинаясь, вымолвил Петр.

За полночь буфетчица закрыла дверь изнутри и села рядом.

— Я водку не пью, только шампанское, — сказала она, прижавшись плечом к Петру.

— И почему все женщины любят шампанское? — спро сил он.

— Вкусно! Особенно полусладкое.

— Тогда неси на все! — Петр выгреб из карманов последние деньги.

Утром он проснулся от знакомого шума: в ванной лилась вода.

— Ира! — закричал он, но радость тотчас погасла. В дверях стояла совсем другая женщина. Она зябко куталась в его халат; Петр никак не мог ее вспомнить.

— Сколько твердила, что я — Марина, а ты так и не запомнил, — грустно сказала она.

— А что было? — невпопад спросил Петр.

— А ничего и не было. Лег и сразу отключился — даже не поговорили.

* * *

После обеда позвонила Света Иванькова.

— Надо поговорить — я сейчас приеду. Ты свободен? — выпалила она.

— Приезжай, — нехотя согласился Петр. У него болела голова, во рту было сухо и мерзко. Спохватившись он добавил: — Захвати по дороге бутылочку пива. Любого, какое будет.

Света приехала очень быстро.

— За что ты не любишь нашего Павла Константиновича? — спросила она с порога.

— Кошелева? Почему же не люблю? Милейший человек, за что его не любить? — откашлявшись, сказал Петр. — Кстати, как его дела?

— Губернатор восстановил его в прежней должности. Работает.

— Щит и меч ему в руки, — буркнул Петр, допивая пиво. Он чувствовал освежающую прохладу каждого глотка и застыл, ожидая, когда отлетит похмельная тяжесть.

— А говоришь, что хорошо относишься…

— Я этого не говорю! Как можно хорошо относиться к гэбисту, который моих друзей сажал? — возмутился Петр.

— Все это в прошлом, а ты — просто маньяк! — раздраженно сказала Света.

— Выходит, всех простим и все забудем? Будь моя воля, я бы их на лесоповал, в тундру. Или — к стенке! К той, что за мусорным бачком.

— Жаль, что ты так настроен. А я хотела, чтобы ты нам помог.

— Я не отказываюсь, но при чем Кошелев?

— Он сам просил с тобой встретиться. Сказал, что только ты можешь сдвинуть дело с мертвой точки…

— Какое дело? — удивился Петр.

— Он обещал губернатору, что вернет деньги за ремонт Австрийской площади. Это очень важно. Ты же знаешь: в бюджете — пусто.

— Что же я могу сделать?

— Съезди к Кошелеву, только ради Бога не заговаривай о лесоповале. Он все расскажет, а ты напиши статью. Павел Константинович уверен, что это расшевелит австрийцев.

— Да он меня и на порог не пустит! — воскликнул Петр.

— Пустит, пустит, я гарантирую. Кошелев всюду говорит о тебе только хорошее.

— Хорошо, я позвоню и завтра поеду, — согласился он.

Света тотчас же стала прощаться. Петр вышел с ней и направился в магазин. Бутылка пива только усилила жажду. Очень хотелось выпить.

* * *

— А я и не сомневался, что Рубашкин согласится. Для каждого контингента свой подход нужен, — говорил Кошелев в телефонную трубку. Завтра так завтра. Да, конечно, приму обязательно.

2.12. В бурном море нельзя без кормчего

— Вы, Петр Андреевич, не совсем хорошо выглядите, — сказал Кошелев, показав рукой на стулья вдоль длинного приставного стола. Петр уселся в середине так, что между ним и Кошелевым осталось метра четыре.