Читать книгу "419 - Уилл Фергюсон"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Один человек держал плакат якобы на шведском:
ЯПОЛ
НЫЙЛ
ОПУХ!
Другой написал то, что счел названием международного банковского картеля:
П.О. РейхсТрест Рациональных Европейских Торговых
Лукративных Операционно-Хозяйственных Активов
Уоррен уже смеялся в голос.
— Обхохочешься, блин!
Но Лору повело — не от грусти, нет, не вполне. Что-то не стыковалось, трепетало, ускользая. Уоррен промотал вниз: бесконечные фотографии, на каждой штемпель «СОБСТВЕННОСТЬ!». Она уже встречала такие снимки. В исторических монографиях.
Уоррен открывал все новые окна, они заполняли монитор, заслоняли друг друга.
— Погоди-погоди, — сказал он, когда она поднялась. — Вот это тебе понравится. Я тебя вспоминал.
Уважаемый вождь Огун.
Счастлив получить от вас весточку, старина! Я прекрасно помню те деньки, что провел в Колониальной администрации Судана. Я работал с профессором Фиолеттом, который изучал афродизиакальное воздействие копытов зебры на жен британских чиновников. Полагаю, супруг миссис Павлин в конце концов убил профессора Фиолетта. В библиотеке. Подсвечником.
Искренне ваш,
полковник Горчиц, ОЕВ
P.S. Я переслал вашу просьбу моей помощнице мисс Пурпур, сотруднице Управления Легальных Исследований Корпоративного Аппарата (У.Л.И.К.А.), которая курирует финансовые вопросы подобного рода.
— Копыт, — сказала Лора. — А не копытов.
— Чего?
— Я к маме спущусь.
— Подожди. Вот, глянь. Еще один дуболом пришел к Церкви Пресвятого Турнепса.
Напротив на немом телеэкране участники конкурса перешли к живым червям, а Лора устала от братниных игр. Но, уже уходя, заметила на экране письмо, которое начиналось словами: «Мои поздравления с тождествами…» И застыла.
— Открой-ка, — сказала она.
Открылось письмо. Ответ полковнику Горчицу от вождя Огуна. Вот оно: «тождествами». Не самая уникальная ошибка, но все же…
— Можно мне копии? — спросила она. — Этих писем. И остальных? Распечатаешь мне?
— Которые?
— Все.
— Там страниц сто минимум.
— И письма, которые папе писали, — прибавила она. — Они тоже нужны.
— Ей тут нельзя.
— Ей некуда идти.
— Ей тут нельзя.
Говорили о ней, шептались на иджо, чтоб она не поняла. Но она понимала. Понимала, о чем говорят, слышала в звоне материного голоса, в паузах между словами.
— Вечно ты в облаках витаешь. Дурья твоя башка. Как тебе взбрело ее сюда тащить? Ей тут нельзя.
— Ей больше некуда идти.
Амина лежала спиной к ним на циновке, притворялась, что спит. Ннамди включил ей отпугиватель москитов, и она смотрела, как вьется тонкий дымок. Снаружи лило как из ведра, дождь колотил по крыше. По стене скользнула ящерка — оранжевая голова, за ней текучее синее тельце.
Говорили об Амине.
— Ей тут нельзя. Пускай уходит.
Вся деревня явилась встречать Ннамди — криками и смехом, барабанным боем и плясками.
— Блудный сын вернулся! — крикнул кто-то.
— Аминь! — ответил кто-то другой.
Женщины махали пальмовыми листьями, мужчины отбивали ритм. У Амины закружилась голова. Барабаны иджо — они такие… неумолимые, никогда не замолкают, не переводят дыхания, так не похожи на одинокие струны годже и дыхание флейт какаки, так не похожи на музыку Сахеля. Северные фула — тоже барабанщики, но до этого молота по наковальне им далеко. Ритмы фула рождались из толченого проса — женщины собирались вокруг глубокой ступы, превращали музыку в пищу, пищу — в музыку. У иджо барабаны другие — кровь и пламя, дождь и гром; человеческое сердце после тяжкого труда.
Ннамди тоже пошел плясать — повел одну процессию, влился в другую. Танцоры Сахеля ступали легонько, точно вздыхали, двигались под мелодию, а не ритм, каждый шаг — скольжение, грациозное, почти нежное. Здесь же танцоров вела — гнала — решительная сила, крики жестов, мужчины и женщины вместе, согнулись, ноги топают, руки вырезают узоры по воздуху, движения точны, рублены, смех — почти отдельный инструмент.
У Амины подкашивались ноги. Слишком долго стояла. Из веселой сумбурной круговерти вынырнул Ннамди:
— Пойдем, тебе надо прилечь.
— Но… это тебе, этот танец.
— Пошли, найдем тебе циновку. Успеем еще потанцевать.
— Ей тут нельзя. Посмотри на ее лицо. Татуировки эти.
— Это не татуировки. Это шрамы. И мы должны быть гостеприимны. Жизнь требует. Мы иджо, а она наша гостья.
— Она по-английски говорит как недоумок.
— Она знает больше языков, чем мы. По-французски говорит.
— Ей тут нельзя.
На следующий день, пока Ннамди спал, а его мать была на рынке, Амина решилась на вылазку.
Против дома на центральной поляне распростер свою тень большой африканский дуб — эдакая общая гостиная. Под гофрированным железным навесом прятался бильярдный стол — мужчины сидели на пластмассовых стульях, под стук и треск шаров попивали фанту и имбирное пиво из холодильников матери Ннамди. Амина прокралась мимо.
На другом краю двора гудел генератор. Старики и дети сгрудились вокруг деревенского телевизора — смотрели, как «Суперорлы» размазывают по стенке очередных любителей. Впрочем, появление Амины рассеяло чары, и все на нее уставились — не враждебно, но и без дружелюбия. Скорее в озадаченном любопытстве, будто пытались распознать редкую птицу.
Проулок вывел ее на другую поляну, где валялись бочки из-под нефти. Кое-какие стояли — на них женщины чистили рыбу и мыли овощи. К другим приделаны куски пластмассы и воронки — собирать дождевую воду. На крыльце парикмахерша заплетала женщине косы, и Амина, опустив глаза, поспешила мимо. Тяжесть их взглядов провожала ее, и она ускорила шаг.
Дорожки между домами — раскисшие, усеянные обломками раковин, словно земля инкрустирована алмазами. Рифленые крыши, красно-зеленая черепица, ржавь и мох сталкиваются, жмутся друг к другу, дома понатыканы тут и там, порой едва не соприкасаются стенами. Выгребные канавы. Просевшие крылечки. Окна без ставен, дверные проемы без дверей, и нигде ни единого забора. Дети и взрослые, мужчины и женщины — все вместе, голые руки, голые ноги, веселый смех. Каждая жизнь тотчас выливается на колени соседу. Никаких тайн. Нет места для тайн. Снова поднялась паника.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «419 - Уилл Фергюсон», после закрытия браузера.