Читать книгу "Музей моих тайн - Кейт Аткинсон"

— Ты здесь уже бывал! — обвиняюще говорит Банти.

— Не говори глупостей, — смеется Джордж.

Но он, похоже, действительно здесь бывал, так как официант подмигивает ему, сохраняя непроницаемое лицо.

Джордж старается развеселить Банти и пускает в ход весь набор вежливых реплик лавочника («Погодка-то, а? Но мы еще за это заплатим»), но Банти на такое не купишь. Не прошло и десяти секунд, как она нетерпеливо спрашивает:

— Ну что, скоро они?

Появляется креветочный коктейль. В нем больше листьев салата, чем креветок; по правде сказать, салата столько, что креветки в нем не очень-то и видны.

— Я нашла! — торжествующе говорю я. — Нашла креветку!

— Не умничай, Руби, — говорит Джордж.

Патриция считает свои креветки, выкладывая их на край тарелки, подобно толстым розовым запятым.

— Это не креветки, а шримсы, — говорит она, тыкая их зубочисткой, как особо въедливый морской биолог.

— Я тебя умоляю! Какая разница! — восклицает Джордж.

— Разница есть, если ты креветка и ищешь себе партнера для размножения, — вежливо говорит Патриция.

— У нас в семье о таких вещах не разговаривают! — пикирует на нее Банти. — Впрочем, от тебя ничего иного ждать не приходится!

Приносят следующую перемену блюд.

— Палочки для еды! — восторженно восклицаю я, крутя ими перед лицом Патриции; она отбивается салфеткой.

— Ты что, думаешь, что я буду есть этими штуками? — Банти изумленно смотрит на Джорджа.

— Почему же нет? Миллионы китайцев ими едят.

Джордж неумело стрижет палочками, как ножницами, пытаясь захватить кусок говядины. Кто бы знал, что он такой космополит. Банти берет с тарелки длинный вялый бобовый проросток:

— Что это?

— Давайте уже есть, — говорит Патриция.

Ей явно не по себе — она еще бледней обычного и как-то ерзает, словно не может усидеть на стуле. Бледное лицо вдруг заливается креветочным розоватым цветом, и как раз в тот момент, когда Банти вздымает кусок свинины и спрашивает: «Как ты думаешь, какая на вкус собачатина? Такая, как это?», Патрицию начинает трясти, она снова бледнеет и неловко валится со стула.

— Ну что ж, зато ты теперь знаешь, что у тебя аллергия на креветки, — утешаю я ее, лежащую на высокой белой больничной кровати.

— Шримсы, — поправляет она и предлагает мне фруктовую жевательную конфету.

* * *

Всю следующую неделю мы лихорадочно закупаем школьную форму: Банти вдруг осознала, что до начала учебного года меня нужно экипировать с ног до головы. Из гимназии прислали список предметов; он внушает страх не только длиной — просто удивительно, сколько нужно одежды, чтобы ходить в гимназию, — но и строгостью инструкций. Инструкции выделены заглавными буквами и подчеркнуты, чтобы наставить расхлябанных родителей на путь истинный. Например: «Юбка темно-синяя, плиссированная или шести-восьмиклинка, НЕ ПРЯМАЯ, с карманами, или темно-синий сарафан с карманом». Впрочем, в инструкциях не объясняется, в чем ужасная опасность прямых юбок для морали. Конфигурация обуви тоже строго оговорена — к примеру, туфли для ношения в здании должны быть «предпочтительно на резиновой подошве и на низком каблуке. (Туфли шанель и сандалии с открытым мыском НЕ ДОПУСКАЮТСЯ.) Настоятельно рекомендуются сандалии типа Кларкс». Как ни странно, этот список имеет очень мало общего с тем, что носит Патриция, — она постоянно выскальзывает из дома в запретной прямой юбке и туфлях шанель (без сомнения, предаваясь в них моральной распущенности). Но этот путь не для меня, и мы с Банти тащимся из «Айзека Уолтона» к «Миссис Маттерсон», а оттуда в «Сауткотт» в бесконечных поисках «шорт гимнастических темно-синих, плиссированных установленного покроя для занятий спортом».

Не знаю почему — возможно, из-за новообретенной Банти любовной игривости, — но эти походы по магазинам становятся едва ли не самым приятным временем нашего с ней общения за всю мою жизнь. В промежутках между приобретением необходимого снаряжения мы отдыхаем в кафе, сложив бумажные пакеты с покупками под столик. В кафе «У Бетти» Банти сбрасывает туфли под столом, поглощает огромную «корзиночку» из безе с клубникой и выглядит почти счастливой.

В гимназии я чувствую себя как рыба в воде: строгие пятидесятиминутные отрезки уроков, дисциплинированная очередь в столовой, мелкие группировки и перегруппировки новой дружбы — все это кажется огромным облегчением после постоянных драматических спектаклей, разыгрывающихся дома. Единственное, что меня слегка пугает, — каждый раз, читая мое имя в журнале, учителя взглядывают на меня слегка растерянно и переспрашивают: «Сестра Патриции?!» — словно им даже в голову никогда не приходило, что у Патриции может быть семья. К моему счастью, Джиллиан, кажется, никто не помнит.

Патриция, несмотря на плохо сданные экзамены, уже окопалась в общей комнате нижнего шестого класса,[33]и я лишь изредка вижу ее на фоне дубовых панелей коридоров. Когда мы встречаемся, она меня полностью игнорирует — это очень обидно, особенно если учесть, что другие старшие девочки, у которых в школе учатся младшие сестры, все время возятся с ними и демонстрируют подругам, как любимых кошечек или собачек.

Время идет, бежит, летит галопом к концу семестра, и я тружусь над контурными картами, схемами отопления древнеримских домов, фразами на французском — на иностранном языке! Учительница французского говорит, что у меня способности к языкам, и я использую любую возможность попрактиковаться в новом для меня французском. «Je m’appelle Ruby. Je suis une pierre precieuse».[34]Иногда мне удается уломать Патрицию поговорить со мной по-французски, но это вызывает у Банти приступы паранойи — она уверена, что мы говорим о ней. «Notre mère est une vache, n’est-ce pas?»[35]— произносит Патриция, мило улыбаясь.

* * *

Новость о том, что застрелили Кеннеди, я выслушиваю в одиночестве — я слушаю радио за обеденным столом, стараясь забыть, что Патриция, Банти и Джордж (в таком порядке) покинули столовую из-за скандала, выросшего до масштаба, совершенно затмевающего стрельбу в штате Одинокая Звезда. Скандал начался с пачки сигарет «Фезерлайт», обнаруженных в кармане школьного блейзера Патриции, — сфинкс на гербе гимназии королевы Анны с ободряющим девизом «Quod potui perfeci»[36]их не спас.