Читать книгу "Адский штрафбат - Генрих Эрлих"

Он им много чего рассказывал. Он рассказывал, как они выливали в каналы бензин, а потом поджигали его взрывом гранаты. Как они открывали городские шлюзы и полностью затапливали в некоторых местах канализацию.

Он описал им систему «Тайфун». Это был какой-то тяжелый газ, тяжелее воздуха, и почти без запаха. Его пускали из баллонов в канализацию. Он растекался вдоль пола или над поверхностью воды, находившиеся в подземелье или в канализационном канале люди даже не чувствовали приближающуюся опасность. Они осознавали ее в тот короткий миг, когда этот газ поджигали сразу в нескольких местах. Он взрывался с огромной силой. «Люди, кошки, крысы просто размазываются по стенам, — сладострастно повторял Граматке, он был самым внимательным слушателем Штейнхауэра, — ни у кого нет и малейшего шанса выжить».

Граматке сожалел, что у них нет этих баллонов с газом. Это было написано у него на лице. И вот теперь он должен был возиться с бензином. Но бензин — это тоже неплохо. Это тоже эффективное средство. Ему нравилось поджигать бензин.

Юрген с омерзением смотрел на этого «гуманиста». Фронт — лучшее место для проверки человека. На фронте становится понятно, кто есть кто. С человека срывается все наносное и проявляется его истинная сущность. Сущностью Граматке было подлость, она и выперла наружу.

Всадить штык в живот противнику было выше его сил, это претило его тонкой натуре, он предоставлял право биться в рукопашной тупым и кровожадным зверям, всяким Вольфам, Хюбшманам и Брейтгауптам. Он предпочитал нажимать не на гашетку автомата, а на кнопки. Юрген любил смотреть противнику глаза в глаза. Граматке не желал видеть противника, его горящие ненавистью глаза, его искаженный криком рот. Крики тоже претили его тонкой натуре. Он недовольно морщился, слыша эти крики, особенно женские крики. Вот как сейчас.

— Пойдем, проверим другие дома, — сказал Юрген.

Они двинулись внутрь квартала. Граматке выдернул чеку.

* * *

Это был почти не пострадавший от бомбежек и обстрелов дом. А квартира, в которую они вошли, и вовсе была нетронутой. Это была большая уютная квартира со множеством книжных шкафов и картин на стенах. К незапертой входной двери был прикноплен лист бумаги с надписью по-немецки: «Не стреляйте сразу. Здесь нет повстанцев».

— Надеетесь, что вам это поможет? — спросил Юрген, когда, проверив все комнаты, они вошли в залу, где в двух креслах сидели хозяева, немолодая супружеская чета.

— До сих пор помогало, — ответил сухопарый мужчина, в пиджаке и галстуке. — Вот и вы не выстрелили сразу, — добавил он с улыбкой. У него была хорошая улыбка. И немецкий язык у него был хороший.

— А повстанцев вы не боитесь? — спросил Юрген. — Им могла не понравиться эта надпись.

— Она им и не нравится, — сказал мужчина, — но они знают меня. Многим из них я читал лекции в университете. Лекции по польской истории.

— Могу ли я предложить вам чаю? — спросила, поднимаясь, хозяйка, полная, добродушного вида женщина. Она тоже не затруднялась говорить по-немецки, хотя и с легким акцентом.

— И водки тоже, — сказал профессор.

— Будем чрезвычайно признательны, фрау, — сказал Красавчик, галантно расшаркиваясь, — и за бутерброды тоже.

Они сидели за столом, пили водку, закусывали бутербродами и слушали хозяина дома, который говорил четко и ясно, как на лекции.

— Восстание было авантюрой. Я был против него, но мой голос не был услышан. Большинство жителей Варшавы были против восстания, так как не сомневались в его бесперспективности и боялись жестких ответных мер немецкого командования. Пример таких мер был явлен во время восстания в еврейском гетто, теперь они могли быть распространены на все мирное население. Надежда на английскую и американскую помощь была иллюзорна, вступать в контакты с русскими руководители Армии крайовой не желали. Собственно, все восстание было попыткой свергнуть немецкую администрацию до прихода русских, чтобы с высоты положения диктовать им свою волю. Это тоже была иллюзорная надежда, русские растопчут любое независимое польское правительство, как это уже не раз случалось в польской истории.

Восставшие планировали полностью овладеть Варшавой за три дня, но встретили ожесточенное и, признаюсь, неожиданное сопротивление. Ваши части отлично оборонялись.

— Спасибо, — поклонился Юрген.

— Не стоит благодарности. Это простая констатация факта. Широкие массы населения не принимали участия в восстании и не поддерживали его, более того, к исходу первой недели требовали прекратить военные действия. Этому способствовало то, что повстанцы прибегли к насильственной мобилизации населения как для пополнения своих отрядов, так и для строительства баррикад. И, конечно, они реквизировали продовольствие, что также вызывало возмущение. Имели место многочисленные случаи, когда население укрывало раненых немцев и через подвалы и другие ходы помогало вернуться им в свои части.

— Спасибо, — еще раз сказал Юрген.

— Принимаю. Настроение населения резко изменилось, когда в город вступили части Каминского — эта фамилия теперь на устах у всех жителей Варшавы. Его русские солдаты, это тоже стало всем известно, устроили дикую резню, в результате которой, по скромным оценкам, погибло около пятнадцати тысяч человек, почти исключительно мирных жителей. Потом, правда, что-то случилось, сам Каминский исчез, а некоторые из подразделений, проявивших наибольшую жестокость, были выведены из Варшавы. Но бои продолжались с возросшим ожесточением. Особенно пострадал Старый город, где, по слухам, погибло около пятидесяти тысяч человек. Я говорю лишь о мирных жителях, которые укрылись в подвалах домов. Они стали невинными и невольными жертвами сражения, которые развернулось над их головами.

— Лес рубят — щепки летят, — сказал Брейтгаупт.

«Bein Hobeln fliegen Späne»

Это сказал Брейтгаупт.

— Да. К глубочайшему сожалению. Надо признать, что немецкая администрация предпринимает усилия по эвакуации населения из освобожденных районов, более непригодных для жилья. Их отправляют в сборные лагеря вокруг Варшавы. Оттуда приходят вести, что с ними обращаются вполне сносно, учитывая сложившую ситуацию. Неизвестно, так ли это на самом деле. Но уже то, что эти вести доходят, говорит о многом.

— Как вы думаете, чем все это закончится? — перебил его Юрген. Настроение жителей Варшавы его не очень интересовало. Они не воевали с мирными жителями.

— Полагаю, что закончится, — с грустной улыбкой сказал профессор, — все когда-нибудь заканчивается. Это закончится в самое ближайшее время. Как? — Он пожал плечами. — Вы подавите восстание, тогда погибнет еще несколько десятков тысяч человек. Или руководители восставших вступят с нашим руководством в переговоры.

— Они-то, может быть, и вступят, наши не вступят, — сказал Красавчик. Юрген согласился с ним.

— Как знать, — сказал профессор.

Может быть, он что-то и знал. Юрген не стал допытываться, это было не его ума дело. Об этом пусть у начальства голова болит.