Читать книгу "На берегах тумана. Книга 3. Витязь Железный Бивень - Федор Чешко"

Шар взорвался над самым краем бревенчатого строения. Растерянно жмущиеся друг к другу братья-общинники и серые воины, из которых неожиданность и неправильность происходящего вышибли даже способность бояться, тупо оглянулись на грохот нового взрыва. Они успели увидеть и падающих с настила Истовых, и сожравшее половину помоста едкое грязно-серое облако, в утробе которого меркли отсветы белого злого огня.

Поднатужившись, Леф выкарабкался из-под мертвого латника. Выкарабкался, встал на колени; потом (скорее по привычке, чем действительно чувствуя необходимость быть при оружии) высвободил наконец свой клинок из тела послушника и из распрямляющихся проколотых ножен. В ушах у парнях еще гудело, и об этот гуд, как о стену, колотились чахнущие отголоски детского плача. Всемогущие, да что же такое творится?! Ведь в толпе не могло быть детей! Бред, наваждение… Он сорвал с головы шлем и сразу же увидел почти рядом с собою бесформенную серую груду, замаранный копотью морщинистый лоб с огромным кровоподтеком, глаза обиженного младенца на старческом дряблом лице… Еще один то ли всхлип, то ли зевок – длинный, судорожный – и вздрагивания прекратились, а выворачивающие душу глаза подернулись мутью.

Леф прикусил губу и отвернулся. Все было правильно, и упрекнуть себя не в чем; Истовые заслужили свою судьбу, но…

Но.

Только в этом «но» виноват не ты, а они – любители падали… падали… падали… рады ли… надо ли… Бред, наважденье, видение черное… Плачут младенцами старцы увечные… упавшие… усталые… Да бес же тебя раздери, неужели теперь место и время для плаксивых стихов?! Жалко их, да? Ты лучше вспомни, чего они уже успели понатворить и чего бы еще натворили, будь их судьба подобрее! Что у тебя, витязная кровь в жилах или брага прокисшая?! Щенок ты, а не Витязь! Еще расплачься от жалости… Жалости… Шалости… Браги прокисшей злодейские шалости… Да бес же тебя раздери!!!

А толпа-то стоит – не шелохнется, и серые латники начинают переглядываться, придвигаться ближе друг к другу. Витязь (не ты – настоящий Витязь) считал: после взрыва все – и серые, и остальные – разбегутся, унося весть, что Мгла, как и просили Истовые, покарала НАСТОЯЩИХ злоумышленников против всех сущих в Мире смиренных братьев-людей. А там можно будет…

Вот только толпа и не думает разбегаться. Ей просто некуда. Впереди – помост, вокруг которого расплывается чадное облако гнева Мглы-милостивицы, а сзади… Пороха было не так уж много, но, наверное, непривычные к обращению со взрывчатым зельем Нурд и охотник прикопали его слишком глубоко или чересчур плотно утоптали. И вместе со стеной разнесли пол-откоса (только бы сами взрыватели уцелели, только бы минулась им эта неумелость!). Конечно, перегородивший ущелье завал из битого камня, бревен и мертвых послушников не настолько велик, чтоб через него нельзя было перебраться, но вот отважиться подойти к нему… Это было не проще, чем приблизиться к помосту, пахнущему небывалой кислой гарью, и к телам Истовых под ним и на нем. Да и страх перед Последней Межой, похоже, накрепко успел засесть в людские души. А кроме как вперед, назад или вверх по обрыву – к туману Мирового Предела – деваться отсюда некуда. Противоположный-то склон крутенек, и ведет он в Серые Отроги – опять же мимо разоренной взрывом заимки.

Вот и стоят. Причем столбняк, обрушенный на них неожиданным испугом, слабеет с каждым умершим мигом. И первыми начинают приходить в себя серые братья-послушники, которые кое-что уже знают о взрывах и всяких таких делах. Найдись нынче среди них хладнокровный да сообразительный… А ведь, похоже, нашелся. Сломавшаяся цепь серых латников потихоньку оттягивается ближе к разоренной заимке, сбивается в плотную кучу – как круглороги вокруг пастухов и собак, когда вдали плачет хищное. Пастухов-то больше нет, но псы уцелели.

Вот почему Нурд и запретил показываться на виду у толпы, даже если все окончится удачей: нельзя помогать тем, кому гибель Истовых освободила дорогу; нельзя дать братьям-общинникам повод заподозрить, будто случившееся не кара Бездонной, а злобный человеческий умысел. Так что же ты расселся, дурень? Тебе надо было сразу же после взрыва ускользнуть туда, откуда вылез, а ты… Мало того, что дождался, пока серые опамятуют, так еще и шлем снял, выставил рожу на обозрение. А толпа, между прочим, сейчас в таком состоянии, что любой ловкий болтун может натолкать ей в головы чего только пожелает. Особенно болтун в серой накидке. Или в одеянии Истового.

Поэтому-то Леф и не спешил ускользать. Четверых серых мудрецов взрывом сбросило на утоптанное строителями каменистое дно ущелья, и души их наверняка гадали, придется ли вечно скитаться по Миру смутными, или братья-люди все-таки отпустят на Вечную Дорогу свершением нужных обрядов. Еще один Истовый обвисал с бревна-распорки на высоте полутора или двух человечьих ростов. Тут тоже все было ясно – из-под живота неподвижного серого мудреца обильно стекало красное (вот она, спешка-то: ветви не спиливали, а кое-как обрубали топорами, оставляя длинные острые пеньки). А вот шестого Истового парень не мог найти, сколько ни осматривался.

Зато сквозь просветы настила виделось Лефу какое-то темное пятно, размером аккурат с лежащего человека.

И негромкие стоны оттуда слышались.

Не предсмертные, а вроде как возвращается к кому-то сознание. Медленно, трудно, нехотя, но – возвращается. К кому? Может быть, это Предстоятель? Может быть. А если не он?

Если помимо псов уцелел хоть один пастух, дело может вывернуться вовсе худо. Не добивать же его у всех на глазах! Получится, что правы-то серые мудрецы; что вы все и вправду коварные злоумышленники, мерзостным колдовством и силой оружия погубившие немощных старцев. И придется вам воевать со всеми людьми, сколько их есть по эту сторону Мглы. Даже Нурду и Гуфе не победить в подобной войне – даже если они захотят победы.

Леф поднялся на ноги. Мельком подумалось, что, может, еще не поздно снова надеть шлем и вложить в ножны густо замаранный кровью клинок, но он отогнал эту мысль. Рано или поздно наверняка все узнают, что он – это он; так надо ли прятаться, надо ли показывать всем, будто сам не веришь в собственную правоту?

Внутри помоста обнаружилась ведущая наверх лестница с частыми ступенями (под мелкий старческий шаг) и даже с перилами. А ведь перил-то в этом Мире Леф, пожалуй, до сих пор нигде не видал. Да и сами лестницы – ну, в Гуфиной землянке была, в Обители… Вот только можно ли, глядя на земляные или каменные уступы, додуматься до двух шестов с перекладинами? Хон, к примеру, уж на что мастеровитый, и у Гуфы бывал частенько, а вот не додумался же! И послушники на заимки свои лазают по ремням да бревнам с зарубками… Так что, и эта лестница тоже подарок Истовым от бывшего свитского многознатца? Чего же серые мудрецы нигде, даже в Обители своей прежде не пользовались дареными знаниями? Копили для главного дня, чтобы выплеснуть одним махом, поразить людей своим негаданным, невероятным могуществом? Выходит, так…

Прогибались-скрипели под ногами ступени (уж с них-то сучья не только отпилены, но и сами спилы заскоблены мягким камнем – чтоб, значит, не вышло худого с дряхлыми немощными ногами самых смиренных из послушников Мглы); наливалось растревоженным гудом людское скопище внизу; а с настила на голову сыпались древесная труха и кусочки корья – тот, уцелевший, поднимался, уже только его замотанные в кожу ступни виднелись сквозь просветы жердяного плетения. И еще сквозь просветы настила было видно ослепительное жидкое золото полуденного солнца, на фоне которого перекрещивающиеся жерди казались совсем черными, ненастоящими, неспособными удержать собою хоть что-нибудь, и Леф помимо воли втягивал голову в плечи, ожидая, что вот-вот сверху обрушится человечье тело. Что это? Страх? Бред? Бред… Видение черное… Будто бы браги злодейские шалости… Нет, так плохо – трудно выговаривать, когда подряд одинаковые начала слов. Словно бы браги… А если все же без «бы»? Браги крепчайшей… Браги прокисшей…