Читать книгу "Последний вервольф - Глен Дункан"

В чистом небе блестела луна, ее свет по-матерински ласкал наши спины. Лу остановилась, подставила морду успокаивающему холодному свету, и я увидел любимую во всей потрясающей красоте: упругие груди, тонкий живот, длинные цепкие лапы, густая волнистая шерсть, покрывающая сильные мускулы. Я содрогнулся при воспоминании, как близко я был к тому, чтобы сдаться и умереть. Я вспомнил Харли в библиотеке: «Сейчас твой долг — выжить. И наш тоже». Тогда за окном падал снег, и мы грелись виски. Ты любишь жизнь, потому она — это все, что у тебя есть. Последние две недели, мотели, проносящиеся мимо сотни километров, Манхэттен, «Хитроу» — все казалось невероятным сном. И сейчас я словно пробудился, меня переполняли похоть и голод, подстрекающие к первобытному звериному пиру, я был счастлив, потому что теперь мне не надо было делать все это в одиночку…

Мы бежали слишком быстро. Маленькая речка блестела посреди скалистой низины, на востоке покрытой елями, за которыми уже начинался Тихий океан, на западе зеленел смешанный лес и торчали большие каменные валуны, вниз вела извилистая тоненькая тропка, выходившая на новую дорогу. Талулла остановилась и вздохнула. Я обнял ее, положил лапы на грудь и тихонько куснул за плечо. Она повернула голову и лизнула меня в морду. «Я становлюсь умнее, когда превращаюсь», — как-то сказала она, и я действительно чувствовал ее хитрость и острый ум. Несмотря на сильный голод, она тщательно обдумывала, как лучше подступиться, с какой стороны дома зайти и как далеко будет слышно крик. Я недооценил ее, а вот себя — наоборот, ведомый глупой иллюзией, что женщины слабее и что мне наверняка придется помочь ей пройти через это. Она знала, чувствовала мое смятение. Она лизнула меня, как бы говоря: Все в порядке. Я понимаю. Ты так мил. Но теперь ты видишь, с чем на самом деле имеешь дело?

Дом (свет горел, во дворе стоял черный «Лексус») был построен как роскошный современный замок: одна сторона прижата к скале, три этажа, бассейн, терраса опоясывает весь верхний уровень, гараж на две машины, каменные столбы ворот, электронная система управления. Даже без наших способностей забраться туда было нетрудно. Двери на нижнем этаже были закрыты, но, к счастью, было еще слишком рано, чтобы включать электронную систему охраны «Шилд 500XS». На верхнем этаже была открыта пара стеклянных раздвигающихся дверей, в проеме виднелся громадный белый кожаный диван и плазменная ТВ-панель, звук был приглушен. Наш дружок, босиком, в бермудах и флисовой кофте, полулежал на диване с пультом в одной руке и сотовым в другой, переключал каналы и монотонно жаловался кому-то в трубку на полнейший непрофессионализм всех на свете и особенно — своего босса.

По плану мы должны были сидеть и выжидать несколько часов. Но к черту план. Голод и вожделение бесцеремонно взяли бразды правления. И мы оба это чувствовали. Будь что будет крутилось у нас в головах как мантра, пока мы двигались к восточной стороне низины, потом тихо шли мимо пустой дороги и со всей волчьей осторожностью подбирались к дому.

Я пошел первым. Один прыжок — и я уже за воротами. Второй — на балкон, и третий — с балкона прямо в раскрытую дверь, точно на диван.

Преувеличение — порок всех писателей, но сейчас я абсолютно уверен, что напугал Дрю (Дрю Гиллиарда, как мы потом узнали из газет) до полусмерти. Сноб из Старого Мира во мне ожидал, что он закричит — или скорее завизжит «Уааааааа!» фальцетом — потому что он был американцем, а они все воспитаны на телевизионных шоу и блокбастерах. Если тебя бросает женщина, ты идешь в бар и напиваешься. Если тебя подрезали на дороге, ты орешь: «Кретин!» — и показываешь средний палец. Если увидел оборотня, кричишь, как шестилетняя девчонка. Таков сценарий. В общем, он не только завизжал, но и вскинул руки вверх. Пульт выскользнул, пролетел через всю комнату, ударился о стул и переключил канал на «Топ-модель по-американски». Движимый инстинктом самосохранения, он сжимал в руках мобильник. Я подошел, отобрал телефон и раскрошил его в порошок одной лапой, пока Дрю смотрел на это со странным стоном. Его лицо исказилось, словно он собирался заплакать, как младенец, но по тому, как искривились его губы и надулись легкие, я понял, что он сейчас заорет. Только я успел подумать, что до этого доводить не стоит, как Талулла протянула свою длинную милую темную лапу из-за его спины и плотно закрыла ему нижнюю часть лица.

44

Все люди мечтают о порядке, четкой последовательности, структурировании. И я отлично это понимаю. Но мистическая триада трахатьубиватьжрать стирает все ограничения, сбивает с ног ту часть мозга, которая проводит черту между тем и этим, между здесь и там, между сейчас и тогда, между ней и мной, она как бы пожимает невидимыми плечами, мол, «никогда о таком не слышала» и заставляет испытать совершенно другую форму существования.

На участке был идеальный газон, который задубел от холода и хрустел под ногами. Газон? Где? Это же гостиная. Мы двигались плавно, словно в забытьи, мы были двумя фантастическими существами в темных водах или плотном сумеречном воздухе. Звезды описывали полукруг и уходили за горизонт, спускались за океан. Я смотрел на них как в бреду, наслаждаясь величием природы. Но еще я видел, как Талулла разодрала темными когтями его шею, и он издал вопль, тут же заглушенный другой ее лапой. У комнаты словно не было стен, я чувствовал вокруг лес и шорох ночной жизни. Небо падало на нас сверху, и мир распадался на маленькие кусочки, открывая то божество, что стояло за сотворением всей жизни — не истинного Бога, но лишь одну из его эманаций, великий чистый дух Хищника, частью которого были и мы. Я шкурой чувствовал нашу связь с миром, и границы реальности для нас не существовали.

Мы переглянулись, и все успокоилось. Правда, белый кожаный диван был измазан красным там, где Дрю судорожно двигал рукой взад-вперед, словно пытаясь то ли помахать, то ли стереть что-то.

Мы оба чувствовали, что это только начало, кровь играла, сердце билось, предвкушая небывалое наслаждение. Так чувствуешь себя, поднимаясь в вагонетке на самую высокую горку аттракциона, когда раздаются щелчки, отсчитывающие последние секунды перед падением. Ты тоже чувствуешь это, да? Тем временем вся жизнь проносилась перед глазами Дрю яркими красками, словно заставка дешевого сериала. «В предыдущих сериях…»: его мать, всегда пахнущая кофе, с большой головой, золотистыми волосами и голубыми тенями на веках, заслоняет свет, нагнувшись к его колыбели, словно мягкая теплая планета. Боль в пальцах, когда он пытается дотянуться до нужных клавиш на пианино. Темноволосая двенадцатилетняя девочка кусает губы, и он испытывает чувство восторга, как на Рождество или в день рождения, пока его рука ползет под мягкой тканью ее трусиков; Рейнгольд говорит ему: «Ты наделен немалым талантом, но звездой телеэкрана тебе не быть», — и он оказался так прав. Кинематограф в миллион страниц, ковбои и световые мечи, автомат с «Кока-колой», «Друзья», башни-близнецы. Мечта доплыть до берега, который на самом деле был лишь тонкой полоской земли, и чувство страха, когда океан затягивал его все глубже, туда, где лежат погибшие корабли, где плавают акулы, за самую черту горизонта, где лишь пустое темное пространство, где нет даже света звезд; вдруг он просыпается в холодном поту, а девушка из эскорта не сидит рядом как должна, а пишет эсэмэс на своем «Блэкъ-юэр» и поглядывает в иллюминатор; женщины теперь, а может, и всегда, думают только о выгоде, они делают вид, что хотят заняться с тобой сексом, но на самом деле им всегда нужно что-то другое, и поразительно, как можно в сорок один год, понимая, что женщинам всегда нужна лишь выгода, все еще хотеть сына, чтобы учить его музыке. Вот что крутилось в его гаснущем сознании.