Читать книгу "Первая мрачная ночь - Маргарита Малинина"

– Не поймали, не поймали! – запрыгал он по полу. Хоть и было плохо видно, но седая шевелюра старикашки, как я уже говорила, где-то в районе моего пояса, светясь ярким белым пятном, словно намазанная фосфорной смесью, быстро сменяла положение – то чуть выше, то чуть ниже, – то есть невысокого старика пружинило от пола, как мячик. – Людям света нельзя пользоваться бумагой и ручкой – это дети тьмы.

– То есть подземелья? – уточнила я.

– Нет, дети подземелья – это люди тьмы и детища людей подземелья, а детища людей тьмы – это дети тьмы.

– А! Ну теперь-то я поняла! – Это, конечно, сарказм.

– Ну что, прошел я второй экзамен?

– Да, – как-то неуверенно ответила ему Катька, видимо, как и я, она вместо того, чтобы что-то понять, запуталась еще больше. – А сейчас для третьего экзамена время настало. Вам необходимо на несколько вопросов ответить. Первый: зачем вы ходили к черту подземелья – следователю? Это ведь запрещено!

– Только вы не думайте, что я нарушил правила! – опять устрашился Козенко. – Я был разведчиком в царстве «темных». Чтобы раздобыть информацию для Света.

– О чем спрашивали «темные»?

– О Ленке Колесниковой, которую они забрали в свое подземелье. Думали, я поведусь на их удочку и расскажу, что видел, как ее забирали. А меня потом как ненужного свидетеля – да в подземелье. – А не дурак он, пусть и псих! Мне нравится здравый ход его мыслей. – Нет уж, дудки. Сказал, что ничего не видел.

– А на самом деле? – нащупала Катька надобную тему. – Видели, как ее забирали люди тьмы?

– Да, два раза, – понизил он голос до трагического шепота. – В первый раз мужчина, во второй – женщина.

– Как они выглядели?

– Мужчина высокий. Очень. Больше ничего не припоминаю.

Да, очень выразительная примета. Для тебя, коротышка, и метр шестьдесят гигантский рост.

– Ну а женщина? – спросила я.

– Хм… Стройная, темноволосая, пониже вас.

Катя ткнула меня в бок. Действительно, под это описание кое-кто на примете у нас имелся.

– Когда они приходили?

– Не знаю.

– Как это? Неделю назад? Раньше, позже? Какого числа? Во сколько?

– Да не знаю я! – разозлился старик. – Календарь и часы – детища людей тьмы.

Как по нему Кащенко плачет! Ой как плачет!

– Понятно. А как вы с ними столкнулись? На площадку выходили?

– Да нет же, никуда я не выхожу, – раздраженно изрек Михал Иваныч. – Я в глазок наблюдаю. Надо готовым быть к приходу посланников подземелья! Я знал, что они за ней придут, она ведь была проституткой!

– Подождите, – попыталась утихомирить разошедшегося донельзя Козенко дипломатичная Катерина. – Лица-то вы хорошо разглядели?

– У людей тьмы нет лиц, ибо лица присущи лишь детям света!

Ой как пла-ачет!

– Ладно, пошли, – сказала мне подруга. – Интересно получается: пол у детей подземелья есть, а лиц – нет.

– Стойте, – испуганно прошептал Козенко. – Так меня зачислят в детей света?

– Обязательно.

– Ага, спасибо вам. Только в секту не забудьте сообщить, хорошо?

– Обязательно, – не сговариваясь, повторили мы хором и вышли наконец на освещенную площадку.

Привыкнув к свету лампочки и перестав жмуриться, я повернулась к сумасшедшему:

– А почему вы назвали погибшую проституткой?

– А к ней постоянно мужики шлялись, – равнодушно-спокойным голосом ответил Козенко. Дверь захлопнулась.

– Может, он ее и кончил? – предположила Катька. – От зависти или ревности. А теперь умело под шизика косит. Третьих лиц выдумывает. Приколись, как в этом случае он сейчас над нами потешается?

Глава 18

Дома меня поджидал приятный сюрприз: Танька подметала полы. Сперва эта картина повергла меня в неописуемый ужас.

– Ты что?! – завопила я. – Ковер испортишь!

Но когда Грачева, надувшись, пояснила, что умеет это делать достаточно неплохо, просто-напросто ленится иногда, я успокоилась и порадовалась.

– Слушай, Юль, ты мне подруга? – Вспомнив тапочки и помойку, я мгновенно закивала, точно китайский болванчик. – Сходи ты к своему следователю, расскажи ему про «Тэмпо». Ну пожалуйста! Ведь это несправедливо!

– Нет проблем. Только пообедаю.

Акунинский выглядел уставшим, под глазами синяки виднелись. Заработался, бедный.

– А, Образцова, – совсем он мне не обрадовался, впрочем, правильно сделал. – Что, есть новости под конец рабочего дня?

– Ага. Насчет убитой Колесниковой.

– Ну выкладывай.

Я и выложила. Аккуратненько, двумя пальцами, трогая лишь за самый край – тот край, где не было пятен крови, разумеется.

– Что это? – Я передала всю историю с мусором и сумочками точь-в-точь, как мы сочинили сегодня с Хрякиным. – А с чего ты взяла, что платок, валявшийся в горе мусора, принадлежал покойной? Никак не пойму!

Вот те раз. Я тоже не пойму. А утром ведь казалось, что все так складно…

– Вы опять меня плохо слушали! – накинулась я на ни в чем не повинного следователя. – Этот великолепный шифоновый шарфик был зажат у трупа в руках! Наверняка она схватилась за него, когда ее выталкивали из окна, из чего следует вывод, что шарф принадлежит преступнику. Я, конечно, не оперуполномоченный, – скромно развела я руками, – и не имею права выражать свое мнение, так что судить вам…

– Подожди-подожди-подожди! – заголосил Бориска. – Та-а-ак… Ты сказала, что сунула сей атрибут в мешок для мусора, найдя возле холодильника, в том же месте, где была первая тапочка.

– Не совсем. Сначала была первая тапочка, потом вторая, прижатая холодильником. А с другой стороны из-под холодильника торчал шарф. Пока я ждала, когда явятся ребята и сдвинут его, я шарфик этот подобрала, ну то есть выдернула его из-под металлической громадины. И сунула в пакет. А потом уже, покинув то место, я и заключила, что он был у нее в руках.

– Допустим, – с подозрением в уголках маленьких глаз строго изрек Акунинский. – Но видишь ли, женщину сперва убили, а затем уже сбросили. Почему тогда преступник, которому, по-твоему, принадлежит шарф, не забрал его, а так и скинул вниз вместе с убитой?

Ой, засыпалась…

– Откуда же мне знать? – пожала я плечами. – Может, он и не имеет отношения к убийце. Мое дело – отдать, ваше дело – проверить.

– Ну хорошо, – вздохнул следователь и упаковал шарф в прозрачный пакет с зип-локом. – Это все?

Я покачала головой сперва утвердительно, затем, вспомнив о Грачевой, отрицательно.

– Ты уж определись. Эх, как опостылела эта работа! – вдруг поделился он наболевшим.