Читать книгу "Голгофа XX века. Том 1 - Борис Сопельняк"

Заговор любителей собак

Среди сотен террористических актов, успешно предотвращенных доблестными советскими чекистами, среди тысяч «врагов народа», мечтавших отправить на тот свет горячо любимого вождя народов, среди многих и многих дел, прогремевших в тридцатые годы, как-то незаметно и без лишнего шума прошел процесс контрреволюционной группы, свившей себе гнездо в Московской окружной школе военного собаководства.

По делу проходило семь человек, трое из них были расстреляны, а остальные получили довольно солидные сроки. Так что речь шла не о неправильной дрессировке собак и не о том, что их учили лаять по-немецки, речь шла о намерении организовать покушение на Сталина и о попытке организации вооруженного восстания.

Ликвидировать вождя с помощью должным образом обученных собак невозможно, захватить с их помощью Кремль — тем более. Так на что же рассчитывали дрессировщики, инструкторы и врачи этой школы? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к делу № 1810, которое было завершено в январе 1933 года.

Сталина надо убрать!

Все началось с того, что в школе военного собаководства появился врач-одногодичник, то есть призванный в армию на один год, Николай Зинин. Человек он был компанейский, много читал, любил порассуждать о политике, но друзей пока что не было, а с собаками не очень-то разговоришься. И Николай завел дневник. Первое время его записи носят весьма нейтральный характер, во всяком случае о политике — ни слова.

«10.10.1932 г.

Говорят, что весь контингент призванных в этом году врачей хотят оставить в кадрах. Единственной хорошей стороной этой неприятной истории является то, что я смогу снабжать жену продуктами. Армия — это единственная часть в социалистической стране, где государство еще считает нужным обувать, одевать и хоть как-то сносно кормить людей. Впрочем, это вполне понятно: в случае чего, вся надежда на хорошо откормленную армию.

Я получаю на руки красноармейский паек, который выглядит довольно внушительно. В месяц мне полагается: 7,5 кг мяса, 10 кг картофеля, 13 кг черной муки, 1 кг сахара, 100 г чая, 700 г сала, 1 кг подсолнечного масла и 8 кг белой муки. На рынке это представляет огромную, прямо-таки баснословную ценность».

Но буквально через два дня тональность записей резко меняется. Николаю сообщают о болезни матери, он просит увольнительную, но его не отпускают. И тогда он пишет: «Будь они прокляты, властители наших судеб». Пока что непонятно, о ком идет речь — о старших командирах, руководстве школы или о тех, кто призвал его в армию. Все прояснилось буквально на следующий. день.

«14.10.1932 г.

Расстроенный, я не мог должным образом отметить выдающегося события нашей жизни — постановления ЦК ВКП(б) об исключении из партии 24-х видных коммунистов, в том числе Зиновьева, Каменева, Петровского и других. Сейчас они, вероятно, во внутренней тюрьма ОГПУ. За что? В «Правде» пишут, что эти «враги» не раз говорили, что сталинский ЦК завел страну в тупик. И это называют клеветой?! Какая же это клевета!

Старая гвардия исчезает: часть вымерла, а часть изгнана из партии узурпатором из Закавказья».

Теперь, когда объект критики определен и почти что назван по имени, Николай окончательно осмелел.

«Ha днях из Смоленска приезжала жена нашего инструктора Ивана Самойлова. Мы слушали ее рассказы с содроганием: там страшный голод, служащим дают по 150 г хлеба в сутки — и все.

Как оказалось, такая же ситуация в Самаре, Нижнем Новгороде и даже в благодатном Ростове-на-Дону. Везде и всюду голод, рвань, разруха, а также суды и расстрелы. Так дальше продолжаться не может! Выход, хоть какой-то, должен быть найден. Иначе — катастрофа!

Как только свергнут этого идиота с усами и трубкой, как только изменится курс партии, я подам заявление о вступлении в ее ряды, чтобы бороться за правильный курс, ведущий к социализму, чтобы Россия стала поистине Великой. Все преобразования возможны и имеют смысл только через Великую Россию. И никак иначе!»

Если бы Николай только вел дневник и втихомолку его перечитывал, как знать, может быть, и не было ни арестов, ни расстрелов, но он начал говорить, а это в стране всеобщего благоденствия и единства было смертельно опасно. К тому же уши были не только у людей и собак, они были и у той нелюди, которая своей профессией выбрала стукачество. Не исключено, что одного из таких стукачей до глубины его пролетарской души обидела запись в дневнике Зинина, которую он и не скрывал.

«15.10.1932 г.

Армия вырабатывает особый тип людей. Редко-редко встретишь культурного, более или менее развитого командира с запросами интеллигента хотя бы средней руки. Обычно это люди абсолютно ничем не интересующиеся. Даже на свою непосредственную работу они смотрят с отвращением.

В библиотеку, которой я временно заведую, они не ходят и ничего не читают. В театре бывают только тогда, когда присылают бесплатные билеты. Язык у них такой, каким был в деревнях и городках: «итить», «давеча», «вчерась», «евонный», «ихний» и пр. и т. п. Но даже эти слова они не могут связать без мата. Самое поразительное, нормальных слов в их речи все меньше, а матерщины все больше — и они прекрасно понимают друг друга.

Правда, говорят, что в высшем комсоставе есть весьма даровитые люди, но они, как правило, из «бывших», которых почему-то не тронули.

А как же наши красные офицеры пьют! Пьют все и, что самое интересное, втихомолку, чуть ли не под одеялом — видимо, боятся друг друга».

Ничего удивительного, что о дневнике Зинина и его разговорах очень скоро узнали в Особом отделе. Когда его вызвали для беседы, то дали понять, что максимум, что ему грозит, это гауптвахта. Но когда сделали обыск и нашли не только дневник, но и проект программы русского фашизма, Зинина пришлось арестовать.

Поразительно, но ни запираться, ни отнекиваться Николай не стал, создается впечатление, что он не понимал, чем ему это грозит, и даже бравировал своей оппозиционностью.

— Мои антисоветские и антисталинские убеждения сформировались еще в студенческие годы, — заявил он на первом же допросе. — Я считаю, что ЦК ведет неверную политику в деревне, что коллективизация это чистой воды вредительства, что большим преступлением является исключение из партии Зиновьева, Каменева, Петровского и других. Я убежден, что среди рядовых членов партии зреет глубокое недовольство, а так называемое единство держится на сталинской диктатуре. Такая политика губительна для страны!

Прибыв по мобилизации в ряды Красной Армии, я увидел, что она в ужасном состоянии, а красные офицеры поражают своим дремучим невежеством.

— Вели ли вы на эти темы разговоры с кем-нибудь из сослуживцев? — поинтересовался особист.

— Вел. Чаще всего с инструктором Хаковым, лекпомом Аброшиным и врачем Струтсовым.

Надо ли говорить, что в тот же день вое трое были арестованы… Первым на допрос вызвали Михаила Аброшина.

— Что вас побудило стать на антисоветский путь и войти в контрреволюционную группировку? — спросил следователь.