Читать книгу "В неверном свете - Карло Шефер"

Она взяла микрофон.

— Мое имя Корнелия Обердорф, сегодня третье апреля две тысячи первого года. Мои данные достаточно известны, поэтому ограничиваюсь главным: скоро я застрелю господина Даниэля Зундерманна и уничтожу картину, дальнейшее существование которой означает диффамацию дела всей моей жизни, моих достижений в области герменевтической интерпретации изобразительного искусства девятнадцатого века, с чем я не готова мириться, несмотря на фактические или мнимые ошибки, приписывающиеся мне в последнее время. После этого я убью себя. Говоря о картине, я имею в виду подделку в стиле Уильяма Тернера, которую я не распознала по психологическим причинам. Потому, что человек, якобы нашедший картину, господин Даниэль Зундерманн, в то время состоял со мной в сексуальной связи, не лишенной садомазохистских элементов, которая вынуждала меня целиком подчиняться его воле. Лишь нынешним вечером я убедилась в том, что это подделка, а также узнала, что господин Зундерманн долгое время вместе с фальсификатором картины меня обманывал.

Этого фальсификатора я убила месяц назад, в состоянии аффекта. Мы встретились ночью на плотине за Старым мостом, где он хотел мне продемонстрировать, как он выбирал мотив для своей «работы». Тогда я была еще убеждена, что плотина лишь случайно совпала с тогдашней виртуальной точкой взгляда Тернера, и в гневе бросила вымогателя через перила. Не могу сказать, что я до сегодняшнего вечера воспринимала свой поступок иначе, чем необходимую самооборону.

Сегодня я вижу в подлом обмане Зундерманна некий аспект его садизма и мелкую месть, которую я никогда в нем не могла бы предположить, ведь мне пришлось, невзирая на мою… — Она запнулась, остановила запись и долго глядела в ночь из безупречно чистого окна эркера. — …Пришлось, невзирая на мою любовь к нему, признать его магистерскую диссертацию абсолютно негодной. Мне ясно, что эти жалкие объяснения не могут обелить мое имя. За много лет я научилась мириться с тем, что я человек, которого не любят. Но я не хочу переносить то, что теперь последует. Это все.

Сияющий Хеккер сидел за столом между полицейскими и Ильдирим.

До сей поры разговор не выходил за рамки взаимных уколов. Хеккер подыскивал все новые выражения, чтобы дать понять, что он не привык, когда его просто вышвыривают пинком из работы, в которую он добровольно вложил свои знания специалиста.

— Может, тогда вам следовало бы отказаться от слишком тесного контакта с лицами женского пола в таких рабочих группах? Ведь у вас есть семья, или я ошибаюсь? — сказал Тойер.

— Если такого контакта добиваются… — Хеккер улыбнулся опущенными уголками рта и мило свел брови, напомнив стеклоочиститель старого образца. — Далее, поскольку вы намекаете на мой брак, — я не вижу противоречия между законной заботой о потомстве и откровенной склонностью к эротике.

Хафнер злобно растерзал картонную подставку под пивной стакан.

— О'кей, доктор Хеккер. — Лицо Ильдйрим заострилось, словно вафельный рожок. — Вы наплели господину Тойеру по телефону, что собираетесь нам сообщить нечто такое, что нас заинтересует. Что именно? После этого мы попрощаемся с вами.

— Ну, я и так долго не задержусь в этой компании, — засмеялся Хеккер, но нараставшая к нему ненависть не была ему так уж безразлична. Его уши покраснели. — Господин Зельтманн оказал мне любезность и рассказал о некоторых дальнейших шагах расследования — если их можно назвать шагами. Мне уже ясно, что это не все. Но тем не менее мелкие душонки наверняка окопались за своими инструкциями… Вот я и подумал, а не рассказать ли мне старушке Обердорф, какую картину она признала подлинником. Я получил от этого удовольствие.

— Как вы сказали? — Тойер сначала отказывался понять смысл сказанного. — Где вы были?

— Я был у Обердорф и хорошенько врезал ей по слоновьим ушам, рассказав про зимний свет. Вот уж никогда бы не подумал, что она еще ничего не знает. Но это было поистине замечательно.

— Вы отомстили за какую-то там критику вашего реферата сто лет назад… — простонал Тойер. — Ах этот Зельтманн, этот идиот… Господи, что она теперь делает? Ведь она уже знает, что ей конец… Счет! — заревел он. — Быстро платим! Надо ехать!

В общей суете ничего не понимавший Хеккер крикнул, что это еще не все. Она, мол, его поняла и завтра явится в полицию.

— Понимаете? — крикнул он, снова надуваясь от гордости. — Мне нужен был разговор, чтобы поквитаться с ней. Разговор! Когда она услыхала, что у Зундерманна была связь с Вилли…

— Что? — вне себя от ужаса воскликнул Тойер. — Она и это знает? Ребята, скорей туда. Проклятье, если она теперь пойдет вразнос…

Хафнер приблизил к Хеккеру горящее ненавистью лицо:

— Ты… ты…

— В чем дело? Мало того, что вы жалкие ничтожества, но еще и грубые!

Лейдиг потащил Хафнера к двери.

— Оставь этого говнюка. Вернер сейчас подгонит машину…

Через несколько минут они уже подъезжали к дому профессорши. Штерн соблюдал правила движения с пунктуальностью сицилийского пьяницы.

— Когда мы приедем, будьте осторожней, — предупредил Тойер по дороге.

Разумеется, он первым выскочил из автомобиля, забыв про осторожность.

— Все темно! — взревел он и остановился. Бежавшие следом подчиненные наткнулись на него. — Гараж открыт. Она уехала. Скорей в Неккарау. Сейчас она там придушит Зундерманна.

16

По дороге Тойер с нараставшим отчаяньем созванивался с коллегами из Мангейма. Когда Штерн свернул на улицу, где жил Зундерманн, у подъезда стояли четверо патрульных полицейских.

Старшего гаупткомиссара била паническая дрожь, когда он со своей группой подходил к двери.

— Здесь он меня убил, — простонал он. — Здесь он меня убил. Уже три недели, как я умер…

— Бросьте, вы вовсе не умерли, — с материнской заботой сказала Ильдирим и дала ему подзатыльник. Помогло.

— Ну и что здесь творится? — приветствовал их один из четверки с возмутительной небрежностью.

— Мы полагаем, что там внутри совершено убийство или совершается сейчас, — взволнованно сообщил Тойер. — Я Тойер, старший гаупткомиссар криминальной полиции…

Из мангеймских сотрудников никто не счел нужным представиться. Маленький толстяк, который даже ночью не расставался со своими пилотными темными очками, кивнул на Ильдирим:

— Что тут забыла турецкая баба?

— Это прокурор, фрау Ильдирим, ведет с нами следствие, — прорычал Тойер.

— Ага. Прокурорша, — повторил Ленивый. — В Турции такие тоже прогуливаются с полицией?

— Что такое? — вскипел Хафнер. — Схлопотать захотели? Лейдиг, Штерн, они нарываются! Мы…

Тойер между тем нажимал на кнопку звонка

— Проклятье! Нам надо войти!

Старуха с цокольного этажа высунулась из своего окна.