Читать книгу "Отроки до потопа - Олег Раин"

— Я, Антох, в больнице насиделся, хватит.

В легкой панике его друг оглянулся.

— Кончай, Серый! Ты же видишь, он короля из себя корчит. И Геры нет. Что ты ему сделаешь?

— А вот посмотришь… — с бутылкой в руках Серега двинулся в направлении Сэма. Сердце у него бухало маленьким колоколом, ладони, держащие бутылку, вспотели. Он и сам не знал, что будет говорить и делать, но что-то делать было просто необходимо.

Между тем «двое из ларца» взяли его под прицел своих локаторов, Макс убрал перочинный ножичек в карман, Алик тоже с бдительностью сыщика выставился поверх журнала.

— Але, Сэм! — позвал Серега. — Часом, не твой пузырек?

Великий комбинатор лениво поворотил голову, сыграл бровями.

— О чем ты, Чех?

Серега тут же начал закипать. Так было всегда, когда коверкали его фамилию. Он сделал еще шажок.

— Мы ведь сняли отпечатки, не отопрешься.

— Проспись, Чех! Ты, похоже, на грудь принял. Вместе с Герычем.

Серега сглотнул. Сказать было нечего, и оттого он еще больше принялся психовать. Повторялась старая история. С ним говорили, как с мальчиком, а на него наваливалось предательское косноязычие. И в голове, словно что-то перемыкало и клинило. Всплывали глупейшие ругательства, какая-то чушь вроде тех же «отпечатков» и ни одного весомого аргумента.

— Твоя работа, урод? — он неловко подбросил бутыль на ладони.

— О чем ты, Чех? — снова повторил Сэм уже с откровенной издевкой. Так повторяют вопросы полным недоумкам.

— Я тебе не Чех!

— Ну, Чух. Не читал книгу Чух и Чех? По-моему, там про тебя тоже кое-что было. Ничего себе книжонка…

Гомон вокруг постепенно стихал, народ начинал прислушиваться к перепалке.

— Урод! — Серегу колотило. — Думаешь, все тебе спишется? Думаешь, все на тебя ишачат? Король-королевич, значит?

— Тю-тю-тю! — пропел Сэм. — Перлы-то какие? Давай, что ты там еще заготовил?

— Я ведь знаю, это ты подбросил Гере бутылку!

— Ой ли?

— И дневник у Тараса спер ты! — Серега тут же припомнил, что дневник как раз украл не Сэм, а Кокер, но поправляться было поздно. — Вся вонь в классе от тебя! Скунс позорный!

— Ага, позорю школу, класс, державу, — Сэм вновь подпер голову ладонью. Лицо его выражало спокойствие и скуку. — Что-нибудь новое выдумай, Чех! Повеселее…

— Хочешь повеселее? — Серега чувствовал, что надо что-то сказать, пусть даже не Сэму — ребятам, что стояли вокруг. Постараться как-то толково объяснить — про Геру, про чертову бутыль, про украденный у Кареева дневник. То есть, сказать-то было надо, но язык отказывался повиноваться.

— Что с тобой, Сергунчик? — Сэм продолжал издевательски улыбаться. — Ты бутылочку-то положи, а то уронишь ненароком, разобьешь. А потом какая-нибудь маленькая девочка — да голой ножкой ступит… Помнишь, как физрук распинался?.. О! Кстати, вот и она — девочка наша бредет! Уж не пьяная ли?..

Серега обернулся. В классе появилась Ева.

Глава 6

Она была без портфеля и двигалась, в самом деле, странной походкой. Неестественно ровной, что ли? Словно человек делал усилие, контролируя себя. А еще Ева показалась Сергею излишне бледной, и глаза у нее смотрели непривычно. Он даже не понял сначала, что именно его озадачило, и лишь позже дошло: что-то случилось с ее зрачками. Они были крохотными — почти булавочными, и это делало ее взгляд совершенно другим — инопланетным, что ли.

Между тем Ева невидяще развернулась, все также неустойчиво шагнула к Сэму.

— Отдай Тарасику его тетрадь, — тихо сказала она. Настолько тихо, что Серега едва ее услышал. Но Сэм-то на слух никогда не жаловался.

— Какую тетрадь, деточка?

— Я встретила его внизу, он мне все рассказал.

— Во, ябеда, блин! — гоготнул Шама. — Мы ему, дураку, пиар устроили, персональную, блин, выставку организовали, а он обижаться вздумал.

— Это подло, — все так же тихо произнесла Ева, и жутковатые ее зрачки скользнули по классу, оцарапали всех разом. — Читать чужие дневники — это подло, понимаете?

— Интересное кино! Зачем же нас всех шпигуют этими самыми дневниками? — Сэм окончательно развеселился. Выпрямившись за партой, он даже руки на груди скрестил. Точь-в-точь — полководец какой. — Ты, часом, дневники Нагибина, не читала? Или Золотухина с Кончаловским? Там, между прочим, тоже интима выше крыши, и ничего, печатают. Или тот же Алехин шахматист, — тоже, понимаешь, оставил дневники. Как и Бунин с Карповым. А еще Фетисов, Демидова, Табаков. И штангист Власов про себя написал, и Дуров с Весником. Хочешь, я на спор сто имен назову, и все будут людьми известными, солидными. И никто из них, между прочим, не ныл, не канючил, — наоборот радовались, что дневники их на всеобщее обозрение выставили.

— Клоун, — сказала Ева. — Паяц и клоун.

Если бы она это крикнула, получилось бы менее жестко, но Ева выдала свое обвинение, точно диагноз — все также тихо, с каким-то жалостливым отвращением. Улыбка Сэма поблекла, в глазах блеснуло мерзкое, ледяное.

— Что ж, если ты у нас такая славная да хорошая, может, покажешь свои ручки? — предложил он. — Очень уж тщательно ты их прячешь. Прямо неприлично даже. Нам ведь любопытно.

— А чё у ней там? — живо заинтересовался Кокер. — Чё-нить вроде наколок?

— Ага, — подхватил Маратик. — Типа, «твоя навеки». Или «Путана до гроба»…

— А еще лилия, как у миледи!

— Я тащусь! Такие страсти! — громко пропела Элла Дудкина.

— Протащишься, когда брэкеты снимут! — загоготал Гоша.

— Дурак, и не лечишься…

— Так что у нас с руками? — повторил Сэм чуть громче, и в классе воцарилось молчание. — Может, покажешь людям, кто ты есть? Путана или наркоманка?

— Хочешь посмотреть? — звенящим голосом спросила Ева.

— Просто мечтаю! — протянул Сэм.

— Ага, все мечтаем! — Гоша, сияя, завертел головой, ожидая поддержки, но все сейчас смотрели на Оршанскую.

— Не надо, Ева! — Серега двинулся вперед, но на пути его тотчас выросли «двое из ларца» — Макс и Алик. Серега угрожающе качнул бутылкой.

— Черепки разобью! — пообещал он.

— Лучше клювик свой пожалей, — хмыкнул Сэм. — Второго попадания он не выдержит. Станешь у нас Гоголем. Или Гастоном Утиным Носом…

— Я посмотрю, кем ты у нас станешь, когда Стас узнает про штукатурку! — выкрикнул из-за Серегиной спины Антон. Голос у него срывался от волнения, но сказанное услышали.