Читать книгу "Хранитель понятий - Александр Логачев"

...Следующий, кто хотел выскочить из ложи, влетел обратно с пулей в груди. В царском проеме образовался Палец с волынами в каждой руке.

– Харчо! – залп из двух стволов продырявил выходные «кожанки» двух рыночных людей. – Выходи! Я тебя видел!

Путь в коридор накрылся, и прочие хачики сигали через барьер царской ложи, будто загорелые кенгуру.

– Ты трусливый шакал, – Харчо, таки навестивший земляков, никуда не прыгал. Он ждал Пальца у бортика царской ложи, держа волыну опущенной дулом в пол. За его спиной открывался прекрасный обзор на сцену, которую уже плотно заволок серый в белых разводах дым. В дыму трещали автоматы.

– Ты не мужчина. – Харчо презрительно скалился белыми зубами. – Ты набрал стволов, потому что ничего не можешь без них. Индюк паршивый, пидарас, русак!

Палец молча давил штиблетами дорожку, смягчавшую проход в центре ложи. На скрип в углу он вскинул одну из волын и усатого черноволосого джигита, пытавшегося отсидеться за стулом, свинцом отшвырнуло к стене.

Из дымовой завесы над подмостками тенью отца Гамлета выступила фигура в черном, подняла трубу. Белый реактивный след нарисовался над разгромленным зрительным залом и в бельэтаже бабахнуло. В партере, амфитеатре, в ложах и на галерке защелкали выстрелы – колени фигуры в черном подогнулись, фигура завалилась в дым обратно.

– А мне нравится заваруха. После нее в городе образуется масса бесхозного добра. – Палец встал, чуть расставив ноги, на расстоянии одного плевка до Харчо. Волыны опустил к бедрам. – Я заберу твои рынки, черный.

– Что ты скачешь, как тушканчик? Забери, если ты мужчина, а не пыли.

– Ты толкал про мужчин, – Палец разжал левую ладонь, ствол выскользнул из нее, шмякнулся на дорожку. – Один уже выбросил. Я тебя, черножопый, голыми руками удавлю. Знаешь, как цитрус давят? Узнаешь. Кидаем на счет три и бьемся как мужчины?

– На счет три? Считай...

Паника бросила артистов со сцены по сторонам. Один человек поступил непонятно. Отбежав за задник, свернул за третий занавес и помчался к металлической лестнице. Лестница вела не прочь из театра, а всего лишь наверх, к путанице решеток, спусков, подъемов и переходов, крепежей, таинственных конструкций, – ко всему тому, что находится под куполом сцены. От пожара на высоте спастись было бы невозможно, наоборот, человек попадал там в ловушку.

Он загромыхал по железным ступеням каблуками хромовых сапог, которые входили в его образ, как и кафтан, что он сбросил у подножия лестницы, и борода, которую сорвал, добравшись до середины подъема. От Ивана Сусанина, партию которого человек исполнял этим вечером, остались шаровары и русская шапка колпаком. Никто человека не преследовал, никому он был не нужен...

...– Раз, – четко выдал Палец.

Внизу вспыхнула нешуточная пистолетная пальба.

– Два.

Кромсавшие друг друга взглядами Харчо и Палец не обратили внимания даже на сброшенное с верхних ярусов и пролетевшее мимо ложи тело. Наступала пора последней цифры, за которой падут на пол волыны и начнется согласно уговору настоящая мужская борьба, и одному не выжить.

– Три.

Палец вскинул волыну, чтоб зашмалять черному в лобешник.

Харчо жахнул от живота. Шесть раз подряд. Чтоб подлый шакал никогда не загавкал.

– Свиньей и сдох, – сплюнув, Харчо подобрал волыны Пальца. Пригодятся, клянусь матерью.

Самое смешное, что не случись телефонной путаницы и шальной пули у виска, один из них все равно бы замочил другого. Не завтра, так послезавтра. Потому что это были не люди, а звери, которые кусают тех, кто ближе...

...Дым лизал театральные коридоры. Колобок прикрыл за собой дверь. Панцирь нырнул именно в эту комнатуху. И где-то затихарился.

Шрам велел страховать подходы. Этим сейчас Колобок и занимался. Выбить из игры Панциря – сильная карта в подстраховке.

Колобок повертел тыквой. Он угодил в длинную хату, под самую завязку забитую барахлом на вешалках. Удушливо шмонило нафталином. Прикиды на «плечиках» отдыхали сплошняком выпендрежные. Клифты в кружевных воротниках, робы древних офицеров, халаты с блестками, бабские платья, похожие на перешитые занавески, бабские платья, похожие на перешитые простыни... Но где же заныкался Герка-Панцирь?

С другой стороны, Панцирю из засады будет сподручней целиться. А на хрен делать ему такие подарки? И Колобок двумя выстрелами из обреза разбил два плафона, погрузив хату с костюмами во тьму-тьмущую.

Отступив в коридор и прочтя на двери табличку «костюмерная», Колобок выудил из брюк «настоящий» швейцарский нож, купленный по дороге с дачи, и немного, до щелчка, поковырялся в замке. Потом напихал в скважину бумаги и поверх запрессовал жвачкой. Пока Панцирь наберется храбрости и доберется до двери, пока взломает ее – все двести раз закончится. Колобок был доволен собой, не смотря на расцарапаную кошаком левую руку.

Прогремело два выстрела, разлетелись светильники. Потом бумкнула дверь, клацнул замок. «Колобок слинял или налаживается рыскать в темноте?» – гадал Панцирь. И услышал справа шорох раздвигаемой одежды и скрип половиц. С ковбойской молниеностной реакцией он трижды выпалил в ту сторону. И началось невообразимое. Казалось, заорала и задрожала вся костюмерная. Зазвенели вешалки, послышались увесистые шлепки падающей одежды, переходящие в обвальный грохот.

Два хориста и балерина, раньше Панциря спрятавшиеся в костюмерной, бросились от выстрелов напролом и наугад, валя все на своем пути. Они опрокинули одну стойку с костюмами, а та уже по принципу домино опрокинула следующую. Следующая повалилась на Панциря.

Лежа под тяжелыми костюмными завалами, задыхаясь от пыли и нафталина, поцарапанный пуговицами Панцирь почувствовал себя одиноким, глупым и выбывшим из игры...

...– Где Шрам, повторяю?!

– Не знаю я!

Гайдук прострелил лежащему на полу дешевому быку из породы вонючих «спортсменов» коленку.

– Где Шрам?!

– Не знаю! – качок и рад был бы пойти в сознанку, но и вправду не знал.

– А надо бы, – и Гайдук засадил маслину в лобастый бычий черепок...

..."Иван Сусанин" шел над сценой узкими мостками из металлических трубок, перебирая руками перила. Он очень торопился. Дым еще не дополз до верхотуры, зато глянешь вниз – и кажется, будто шастаешь над облаками.

«Сусанин» затопал по переходу, тянущемуся вдоль главного занавеса, всматриваясь в бардовую изнанку насквозь пропыленной материи.

– Чу! – сказал он сам себе и, вытянув перст жестом провинциального трагика, показал на толстый шов. И вдруг заломал в отчаяньи руки. – Боже мой, боже мой! – запричитал он. Потом стянул колпак, осмотрел его и сбросил вниз. Туда же в дым отправился и «Сусанинский» парик под рыжий «горшок». В потолочной полутьме, если б кто всмотрелся, разглядел бы у «Сусанина» раннюю плешь среди бледно-серой головной растительности. Раннюю, потому что человеку настукивало где-то едва за тридцать.