Читать книгу "На службе зла. Вызываю огонь на себя - Анатолий Матвиенко"

— Он не может не понимать, что положение Германии отчаянное. Я принес ему надежду. Неужели он отвергнет руку помощи?

— Конечно, нет! Надо подумать, как ему это подать.

Вюст несколько раз прошелся к окну и обратно. «Привычка ходить в раздумье характерна для профессуры, привыкшей к просторным аудиториям», — подумал Никольский. Штандартенфюрер в миру был вдобавок ректором Мюнхенского университета, специалистом по индо-арийской культуре и весьма увлеченным человеком. Правда, его специализация носила особенный, идеологически выверенный характер. Например, он на полном серьезе доказывал Гиммлеру, что «Бхагавадгиту» написал истинный ариец нордического типа, выходец из скандинавского гиперборейского народа, от которого произошли современные германские белокурые бестии. Хуже, если пришлось бы иметь дело с Зиверсом. Организатор массовых медицинских экспериментов над заключенными концлагерей, он был скептиком и циником, которому до лампочки оккультные суеверия организации, в табеле о рангах которой Зиверс занимал третью строчку после Гиммлера и Вюста.

— Простите, не спросил. Как добрались? И как к вам обращаться? — штандартенфюрер, не приняв никакого решения относительно обращения к фюреру, оторвал Никольского от размышлений.

— Зовите меня просто — посланник. Моя память заблокирована. Я обнаружил себя шагающим по автобану с поручением связаться с руководством Аненербе и через вас — с фюрером.

— Поразительно. Вы не знаете, как вас зовут и откуда прибыли?

— Знаю, но не могу вспомнить. Разве это существенно, когда решаются судьбы целых государств?

— Да-да, вы правы. Не хотите ли кофе? Сигару? Шоколад?

— Спасибо. Вероятно, до потери памяти я курил, — пустив дым через нос в седые усы, Никольский подумал, что ныне в рейхе даже штандартенфюрер СС (полковник, но скорее на уровне армейского генерал-майора) вынужден довольствоваться суррогатным табаком с легкой примесью настоящего. Вероятно, кофе тоже эрзац, как и предложенный к нему шоколад.

На красной шоколадной упаковке красовались белые готические буквы — Panzerschokolade, то есть шоколад для танкистов. Вот оно что. Гостю предлагается официально одобренный суррогатный шоколадный продукт с содержанием первитина — мощного наркотика, вызывающего эйфорию и снижающего усталость. В последние месяцы войны германское правительство активно накачивало армию и население наркотой, пытаясь хоть так поднять боевой дух и волю к сопротивлению. Фюрер, по собранным Куртом слухам, тоже плотно сел на иглу. Поэтому Никольский скромно отщипнул уголок плитки, отхлебнул кофейную бурду, чем выдержал приличия, и поинтересовался сроками встречи с вождем рейха.

— Формально я должен доложить по команде, то есть рейхсфюреру. Но, во-первых, он в Померании и вернется в Берлин не раньше чем через неделю. Во-вторых, непременно захочет сам узнать о сущности послания перед тем, как доложит Гитлеру. Если доложит.

— Сущность сообщения как раз не секрет. Высшие Неизвестные желают, чтобы я провел ритуал, при котором фюрер сможет общаться с ними напрямую. Как откровение, но более глубокое. Он выслушает пославших меня, они — его. Фактически мы перекинем астральный мостик между нашим и тонким миром. Рейхсфюрер, естественно, может присутствовать, как и другие руководители страны.

— Даже не знаю. Фюрер серьезно болен и давно не выходит из бункера рейхсканцелярии.

— Вы лично вхожи к Гитлеру?

— С одной стороны — да. С другой — даже Герингу и Геббельсу ныне бывает трудно к нему прорваться. Фюрер очень лично воспринимает неудачи на фронте.

«А также понимает, что расплата за преступления близка и неминуема», — подумал Никольский. Обычно такие вещи огорчают подонков до глубины их черной души. Жаль, что он сам, попав в окружение Гитлера, не сможет лично удавить нелюдя.

— Решено. Я немедленно отправляюсь в рейхсканцелярию и передам записку, сам останусь там и буду добиваться аудиенции, чего бы это ни стоило.

— А Гиммлер?

— Ему я тоже пошлю сообщение, но так, чтобы оно попало к нему на глаза только по возвращении в Берлин.

«Прикрывает задницу, как и все чиновники», — усмехнулся про себя Владимир Павлович. Если сравнивать с СССР — найдите три отличия. Хотя бы два.

— Чувствуйте себя, как дома… Простите, я не учел, что вы не помните свой дом. Мой помощник Клаус выполнит любое ваше поручение. В баре коньяк. Единственная просьба — не покидайте коттедж.

— Об этом не может быть и речи. Жду, сколько нужно.

Окрыленный перспективой узреть древнеиндусский обряд, профессор упорхнул, а в голове Никольского внезапно раздался голос Шауфенбаха: «Отлично справился!» — отчего Владимир Павлович чуть не уронил стакан.

Стемнело. Роскошный «Грюндиг» начал принимать достаточно удаленные радиостанции. В России успели забыть, что такое радио. С лета 1941 года НКВД изъяло радиоприемники у граждан. Вместо них по квартирам голосили черные тарелки репродукторов проводной сети, на улицах сводки Совинформбюро доносились из ребристых раструбов. Таким нехитрым способом Советское правительство монополизировало агитационное воздействие.

В эфире английские, итальянские радиостанции. Вовсю вещал освобожденный Париж, покрывая Европу радиоволнами с высоты Эйфелевой башни. Звучали музыка, за ней новости, радиоспектакли, но главным мотивом любой передачи слышалось: скоро ВОЙНЕ КОНЕЦ! Только почему-то западные союзники наступали вяло, хотя им противостояло менее трети сухопутных сил вермахта. В Померании, на Берлинском направлении, в Чехии, Венгрии и Восточной Пруссии из последних сил дрались наиболее боеспособные немецкие дивизии. Сколько еще русской крови прольется, пока последний нацистский фанатик не бросит под ноги «Эрму» с опустевшим рожком, которую в СССР обзывают «Шмайсером», и не подымет руки вверх со словами «Гитлер капут».

К десяти вечера Клаус рассказал о звонке Вюста, сообщавшего, что записка передана по назначению и рассмотрена. Осталось набраться терпения.

Кокетничая перед высшими потусторонними силами, фюрер заставил ждать больше суток Справедливости ради, ему и кроме оккультных дел нашлось, чем заняться. Красная Армия теснила истинных арийцев по всем направлениям. На западном берегу Одера накапливались войска, которым предстоит главная битва войны — штурм Берлина. В исходе этой битвы ни у кого не возникало сомнений. Гениальный интеллект вождя нации сконцентрировался на решении стратегических задач.

По законам логики, здравого смысла и соображениям элементарной человечности бойню давно уже следовало прекратить. Но Гитлер и его окружение слишком хорошо понимали, что конец войны означает конец и им самим. Ради того, чтобы продолжить агонию на месяц-полтора, они продолжали бросать в бой остатки германского мужского населения. А также лихорадочно искали способ вывернуться из безвыходной ситуации.

Никольский приехал с предложением именно такого способа.

— Немыслимо! Просто немыслимо! Бесчеловечно! Подло! Вы втравили нас в войну со всем миром и бросили на произвол судьбы в самый ответственный момент! Германский народ не простит вам измены!