Читать книгу "Кузен Понс - Оноре де Бальзак"

— Так вас прислали мои наследники! — крикнул возмущенный Понс. — Да еще дали вам в проводники самого искушенного знатока, самого сведущего парижского оценщика. Недурное поручение, — продолжал он, расхохотавшись безумным смехом. — Вы пришли, чтоб оценить мои картины, древности, табакерки, миниатюры!.. Оценивайте! Оценивайте! Вы привели с собой не только знатока, но человека, который может все здесь купить, архимиллионера... Моим дорогим родственникам не придется долго дожидаться наследства, — добавил он с глубокой иронией, — они меня прикончили... Ах, мадам Сибо, говорите, что вы мне, как мать родная, а сами, пока я сплю, впустили сюда торговцев, моего конкурента и соглядатая моих родственников Камюзо!.. Все вон отсюда!

И, измученный, худой, как скелет, Понс под влиянием гнева и страха поднялся с постели.

— Возьмите меня под руку, — крикнула тетка Сибо, подбегая к больному, который чуть было не упал. — Успокойтесь, они ушли.

— Я хочу посмотреть, что делается в гостиной! — сказал умирающий старик.

Тетка Сибо подмигнула трем воронам, что пора улетать, затем схватила в охапку Понса, подняла его как перышко и, не слушая его криков, уложила в постель. Убедившись, что несчастный коллекционер совсем обессилел, она пошла запереть входную дверь. Три понсовских мучителя стояли еще на площадке; тетка Сибо велела им подождать, так как услышала слова Фрезье, обращенные к Магусу:

— Напишите мне письмо за вашей общей подписью, что вы согласны приобрести коллекцию господина Понса за девятьсот тысяч наличными, и я позабочусь, чтоб вы не остались внакладе.

Потом он шепнул на ухо тетке Сибо одно слово, одно-единственное слово, которое никто не расслышал, и спустился с обоими торговцами в швейцарскую.

— Мадам Сибо, они ушли? — спросил несчастный Понс, когда привратница вернулась.

— Кто... ушел? — переспросила она.

— Эти люди?

— Какие люди?.. Вам люди померещились! — сказала она. — Это вам в горячке привиделось, не будь тут меня, вы бы из окна выпрыгнули, а вы ко мне с какими-то людьми пристаете... Вы все еще бредите!

— Как, разве тут только что не был господин, который сказал, что его послали мои родственники?

— Да когда же вы от меня отвяжитесь, — огрызнулась она. — Знаете, куда вас посадить надо? В Шарлатон[60]... какие-то ему еще люди мерещатся...

— Элиас Магус и Ремонанк!..

— А, вот Ремонанка вы могли видеть, потому как он приходил сюда за мной. Сибо совсем плох, так что мне теперь не до вас, поправляйтесь сами. Муж для меня дороже, понимаете! Когда он болен, мне ни до кого дела нет. Постарайтесь успокоиться и поспать часок-другой, потому как я послала за господином Пуленом и приду к вам вместе с ним... Попейте, будьте умником!

— В спальне никого не было, вот только что, когда я проснулся?..

— Никого! — сказала она. — Вы, верно, Ремонанка в зеркало увидели.

— Вы правы, мадам Сибо, — сказал больной, став смирным, как овечка.

— Ну, вот вы и пришли в себя... Прощайте, золотце мое, лежите смирно, через минуту я опять приду.

Когда Понс услышал, что входная дверь захлопнулась, он собрался с последними силами и встал.

«Меня надувают, меня грабят! Шмуке — дитя, его ничего не стоит вокруг пальца обвести...» — думал он.

И больной, которому придавало силы желание уяснить себе ужасную сцену, слишком реальную, чтобы ее можно было счесть бредом, добрался до порога спальни, с трудом открыл дверь и вошел в гостиную, где сразу оживился при виде дорогих своих полотен, статуй, флорентийской бронзы, фарфора. В халате, босиком, с пылающей головой прошел он по двум проходам, между стойками и шкафами, которые разделяли залу на две половины. Окинув хозяйским глазом свой музей и пересчитав картины, он решил, что все цело, и уже собрался уходить. Но тут его внимание привлек портрет Грёза, повешенный вместо «Мальтийского рыцаря» Себастьяно дель Пьомбо. Страшное подозрение сверкнуло у него в уме, словно молния, прорезавшая грозовое небо. Он посмотрел на то место, где висели восемь его лучших полотен, и убедился, что все они заменены другими. У него потемнело в глазах, ноги подкосились, и он рухнул на пол.

Два часа Понс пролежал в глубоком обмороке; его нашел Шмуке, когда, проснувшись, вышел из спальни, чтоб посидеть со своим другом. Шмуке с большим трудом поднял и уложил в постель чуть живого Понса; но когда он заговорил с ним, когда этот полутруп посмотрел на него стеклянными глазами и пробормотал какие-то неразборчивые слова, бедный немец не только не потерял голову, но проявил героизм истинной дружбы. Отчаяние обострило все способности, вдохновило этого взрослого ребенка, как то бывает с любящими женами или матерями. Он велел нагреть полотенца (он сумел найти полотенца!), обернул ими руки Понса, положил нагретую салфетку ему на живот, потом сжал обеими ладонями его голову, его холодный влажный лоб, и с силой воли, достойной Аполония Тианского, попытался вернуть его к жизни. Он поцеловал своего друга в глаза, уподобившись тем Мариям, которых великие итальянские ваятели изобразили на барельефах, известных под названием Pieta[61], лобзающими Христа. Его святой подвиг, его стремление вдохнуть свою жизнь в другого, его ласка и забота, достойные матери и нежной подруги, увенчались полным успехом. Через полчаса согревшийся Понс стал опять похож на человека: глаза заблестели жизнью, под влиянием внешнего тепла органы снова заработали. Шмуке напоил Понса мелиссовой водой с вином, жизненные силы вернулись в полумертвое тело, на лице, только что казавшемся бесчувственнее камня, вновь появилось осмысленное выражение. И тогда Понсу стало ясно, что он обязан возвращением к жизни поистине святой преданности, великой силе дружбы.

— Без тебя я бы умер! — сказал он, чувствуя, что лицо его смочено слезами Шмуке, который и смеялся и плакал одновременно.

От этих слов, которых он ждал с отчаянной надеждой, не уступающей в силе отчаянной безнадежности, бедный Шмуке, уже и без того совершенно обессилевший, весь как-то сник, словно мячик, из которого выпустили воздух. Он сам был близок к обмороку, он опустился в кресло, сложил руки и в горячей молитве возблагодарил бога. Ради него свершилось чудо! Он верил не в действенную силу своей молитвы, а во всемогущество господа бога, к которому воззвал. Меж тем такие чудеса, не раз отмечавшиеся врачами, — явление совершенно естественное.

Больной, окруженный любовью и заботами людей, которым дорога его жизнь, при прочих равных условиях выживает там, где человек, за которым ухаживают наемные сиделки, гибнет. Врачи не желают признать в этом действие бессознательного магнетизма, они приписывают благополучный исход болезни разумному уходу, точному соблюдению их предписаний; но многие женщины знают, какую чудодейственную силу излучает их пламенная материнская любовь.