Читать книгу "Малая Глуша - Мария Галина"

Вася отпустил Розку, она упала и осталась лежать, слабо всхлипывая и колотя кулачками по земле, а вплотную к черте, отделяющей их от остального мира, подступало, клубилось темное облако, время от времени собираясь в нечто, отдаленно напоминающее фигуру то ли человека, то ли медведя или уж и вовсе чудно€го зверя, и горели в самом сердце мрака бледные молочные глаза.

– Иди, – сказал мальфар ласково, словно говорил с упрямой скотинкой, – иди сюда… поди сюда, кому говорю…

С той стороны круга существо тронуло подошвой мостик из палочки.

– Ну же… – уговаривал Романюк.

Он стоял по ту сторону игрушечного мостика и протягивал руки, и тот, другой, протянул к нему огромные темные лапы с человеческими нежными пальцами, и руки их соединились над водой Еленой, давно ушедшей в землю.

– Стефан Михайлович, – крикнул Вася, но тот не обернулся.

Тьма клубилась вокруг него, обнимала его со всех сторон, внутри темного облака светилась молочным светом бледная человеческая фигура, зверь и человек одновременно, он стоял на задних лапах, потом опустился на все четыре и ушел вверх. По верхушкам деревьев прошел глухой шум, порыв холодного ветра разорвал облака, и в прорехах сияли чистые белые звезды.

Вася сидел внутри круга, рядом с Розкой, которая дрожала и всхлипывала, свернувшись в комочек, но больше ничего не было, и только подальше, у стадиона, коротко и печально закричали солдатики от страха, и тоски, и ночной печали.

– Стефан Михайлович! – еще раз крикнул Вася просто так, на всякий случай.

Потом подхватил Розку, попытался накинуть ей на плечи свою штормовку, но она ударила его по руке, молча вырвалась и побежала прочь, подвернула ногу, упала, но продолжала упрямо, с ненавистью отталкивать его, тогда он поднял ее и понес по бульвару, в подъезд, в лифт на пятый этаж, поставил около квартиры, положил ей пальцы на звонок и торопливо, не оборачиваясь, пошел прочь вниз по темной лестнице.

Бульвар был пуст, и улица, на которую он свернул, была пуста, и небо было пусто, только летели по нему обрывки облаков и смутные тени. Вася поднял голову – призрачные трубы трубили над размытыми глинистыми обрывами, над морем, дикая охота летела над желтыми кронами, далеко-далеко, в сторону Дуная, в плавни, где русалки, смеясь, ловят в ладошки серебряный свет далекой звезды. Наступила настоящая осень, а за ней придет настоящая зима, голая и пустая, и все вокруг умрет, и проснется снова, и только люди уйдут и не вернутся, потому что так оно заведено и никто сильный не может этому помешать…

Вася доковылял до общежития, не раздеваясь, рухнул на койку и провалился в сон без сновидений.

* * *

– Ты это куда собираешься?

Петрищенко затолкала в чемодан теплый свитер, подумала и достала из шкафа старые черные брюки. Немного тесноваты, но ничего, сойдет. Еще она положила в чемодан махровый халат, нижнее белье, пояс с резинками и всякие другие мелочи, которые обычно таскают за собой женщины.

– В отпуск. За свой счет. Или увольняюсь. Устроюсь в поликлинику терапевтом. В районку. Все спокойней.

– Ты когда последний раз больного осматривала? – поинтересовалась Лялька.

– А им все равно. Врачей не хватает.

– Врачей, а не чиновников. – Лялька сегодня проявляла поразительное здравомыслие. – Тебе больных не жалко?

– Жалко. Но себя больше. Я поседела на этой работе, а могла бы спокойно…

– Поседеть в поликлинике? Так все-таки, куда ты собралась?

– На полонину. Я же говорила. Съезжу на недельку. Ну, на две.

– Мама, – терпеливо сказала Лялька, – ты сошла с ума.

– Насчет бабушки не волнуйся, я договорилась с Генриеттой. Она поживет тут.

– Вот спасибо.

– Ну, тебе же лучше. Сиди у своего Вовы хоть до ночи. Хоть всю ночь. Пожалуйста, кто мешает? Взрослая девка. Делай что хочешь.

– Точно с ума сошла, – сказала Лялька, – сегодня все с ума посходили. Спорим, у тебя роман?

– Тебя не касается. Может у меня быть своя собственная жизнь? У тебя есть своя жизнь? Вот и отцепись.

– Сколько лет мне и сколько тебе?

– А вот это уже оскорбление.

Петрищенко поджала губы и захлопнула чемодан, надавив на него коленом.

– Ладно, – сказала она, – я пошла. Ты уж тут как-нибудь без меня. А завтра Генриетта придет. Если денег будет просить, не давай. Я ей заплатила вперед.

– Мне оставь хоть что-то, – жалобно сказала Лялька. Она вдруг сделалась какой-то тихой и маленькой, словно ее обманули.

– Проживешь как-нибудь. На стипендию, – зловеще сказала Петрищенко.

– Но это же копейки…

– Твои проблемы. Да, и не забудь заплатить за квартиру.

Зазвонил телефон, и Лялька бросилась к нему, но Петрищенко остановила ее.

– Это меня, – она подошла к телефону по-прежнему без улыбки, но с выражением лица человека, уверенного, что все наконец-то делается хорошо и правильно.

Свет в квартире вдруг мигнул, стал совсем тусклым, так что в лампочке стала видна извитая рубиновая нить, потом опять разгорелся ярче.

– Да, – сказала она. – Да… Ах это ты, Лева? Что? Что ты сказал? Хорошо, я сейчас выйду.

* * *

Какие-то лбы на крыльце курили и гоготали, Лева жался к стенке, маленький и растерянный, почему-то с портфелем, прижатым к груди. Она вдруг заметила, что он очень похож на Ляльку.

– Да, Лева, – сказала она устало.

Ну что ему от меня нужно, в самом деле? Почему именно сейчас?

– Ледочка, – сказал Лева и всхлипнул.

– Лева, – Петрищенко испугалась, – Лева, ты что? Не надо, Лева…

Лев Семенович достал аккуратный, выглаженный платочек и утер нос и глаза.

– Что там у тебя? – спросила Петрищенко, кивая на портфель. Ей вовсе не интересно было знать о содержимом портфеля, просто хотелось, чтобы Лева отвлекся.

– Дис-сертация, – сказал Лева и опять заплакал. Он плакал и трясся, сползая по грязной стенке, и Петрищенко стало совсем страшно.

– Ну что ты, – сказала она и, как маленького, погладила его по голове, – что ты! Ну, перестань.

– Герегу переводят во Владивосток, – сказал Лева, всхлипывая. Платок он так и держал в руке, комкая его и утирая им слезы.

– Ну так… хорошо? – неуверенно сказала Петрищенко. – Ты же этого хотел?

– Я не этого хотел, – сказал Лева и вцепился ей в рукав, – я не этого хотел. Это все она, она… Зачем, Лена, ах, зачем?

– Что зачем? – спросила Петрищенко тихо.

Подростки прекратили гоготать и смотрели на них, вполголоса переговариваясь сквозь зубы, потом, как по команде, повернулись и пошли прочь. Они остались вдвоем, тускло светила лампочка над крыльцом, забранная защитной решеткой.