Читать книгу "Его вторая семья - Юлия Гауф"

к другой женщине, не ответил на её поцелуй. Но тогда… не знаю, я разрывался между желанием поехать за Соней чтобы вернуть её, и чем-то диаметрально противоположным — поехать к Соне и проорать что нельзя так с живыми людьми: выйду замуж-не выйду, люблю-ненавижу; мы вместе-мы расстаёмся, мы расстаёмся-это просто пауза…

Полину я не хотел, но переспал с ней именно из-за этого — из-за злости и обиды. А наутро пожалел, от самого себя противно стало. Пьяные решения — не самые умные.

Однако, тот случай с Полиной стал прививкой от измен на всю жизнь. Хочется верить, что я в любом случае был бы верен жене, может, так и было бы. Но со стопроцентной уверенностью я сказать не могу.

Ежедневно я, как и все публичные личности, получаю десятки сообщений от девушек. Они присылают фотографии: милые, откровенные, физиологичные. Они пишут свои адреса, предлагая встречу ради секса, когда я буду в их городах. Они подходят на улице, просят сделать совместное селфи и предлагают продиктовать свои номера.

Я всегда помнил о том, что натворил, и говорил твердое «нет»

Весь полет я анализировал своё прошлое: начало отношений с Соней, женитьбу, последние годы… всё рухнуло в последнее время.

Не поддержал. Не был рядом. Не верил. Облажался. Понял всё, но продолжил лажать.

Но я не мог забить на этот поединок! Не мог, но теперь жалею что ответил на просьбу жены отказом.

Черт…

Забрал багаж, сумка легкая, но меня повело. Мышцы до сих пор гудят, не могу понять что именно болит — весь эфир забивает именно мышечная боль, но разрывов вроде бы нет. Голова кружится — от голода? Или даёт о себе знать старый сотряс?

Я шел к выходу из аэропорта, видя перед собой только стеклянные двери. На них сосредоточился. Люди — смазанные темные пятна на фоне, от их движений голова болит еще сильнее.

— Пьяный, что ли? Эй, — моё плечо сжала чья-то рука.

Рефлекторно отстранился, обернулся и… пошатнулся. Ни хрена не вижу.

— Что с вами? Нет, не пьяный, вроде… эй, слышите меня? Русский? Ду ю спик инглиш?

— Русский, — пробормотал я, глотая согласные и растягивая гласные.

Со мной что-то не так.

Хреново.

Очень.

— Врача, — успел сказать я.

И меня выключило.

Глава 46

СОНЯ

— Ну что ты маешься? Сама не своя, — покачала мама головой.

— Предчувствие дурное.

— Папа чемпион! Папа чемпион! — услышала как скандирует Макар, и улыбнулась, на миг позабыв о том дурном, что поселилось в моей душе.

— Мак папу с ума сведёт своими воплями.

— Его папа — чемпион, — произнесла мама философски.

— А папа звонил? — к нам в кухню забежал Макар и, не успев притормозить, врезался в стол.

— Еще не звонил. Не носись так, расшибешься еще.

— Позвонит — меня позови. Сразу, мам! — повелел сын.

— Обещаю.

— Папа чемпион! — снова завопил мой ребёнок, побежав обратно к дедушке.

— Весь в тебя, — прокомментировала мама и пояснила удивленной мне: — Помню, я тебе к новому году платье сшила. Ты ногами топала, требовала не наряд Снежинки, а Диснеевской Белоснежки. Чтобы точь-в-точь. На дворе девяностые, денег не было, нормальную ткань тоже не найти — всюду была блескучая синтетика и джинсы. Но я нашла, сшила тебе платье. Помнишь?

— Помню, — рассмеялась, припоминая как стояла у ёлки в том самом платье. — Даже фотография сохранилась.

— За то платье, которое мне стоило бессонных ночей и пряди седых волос, ты меня в щеку поцеловала, и всё. А отец тебе три воздушных шарика принёс тогда. Денег на подарок не было, ему четыре месяца зарплату не платили, как и остальным. И вот он пришел домой с этими шарами, а ты им обрадовалась больше чем платью. И так всегда было. Папа — это святое.

— Мам, — подошла, обняла её. — Ревнуешь? Платье было самое красивое на свете, честно! На втором месте в рейтинге моих любимых, сразу после свадебного. Спасибо, спасибо, спасибо, — трижды поцеловала её в щеку.

— Ой, уйди, подлиза.

— Мам, а почему папа продолжал тогда, в девяностые, работать, если ему даже не платили?

— Стаж шёл. Коллектив хороший был. Да и надеялся он, что заплатят. Все так жили, разве что бандиты жировали, да те кто сумел приспособиться. Мы — нет, не сумели. Так, — мама нахмурилась и кивнула мне, — ну и что с тобой? Не поверю что тебе и правда сейчас интересно слушать про то, почему отцу зарплату не платили в прошлом тысячелетии.

— Муторно мне, мам, — передернулась я. — Места себе найти не могу. Может, Полина бомбу заложила где-то здесь, и сейчас рванёт?

— Типун тебе на язык!

— И Денис не звонит. Всегда набирал сразу после боя, а сейчас пропал.

— Так сама ему возьми и позвони.

— А вдруг он Полину вызвонил, или и того лучше — к себе выписал? Отжигают сейчас, празднуют. А тут я со своими звонками, мешаю хорошим людям отдыхать.

— Значит, не звони, — пожала мама плечами.

— Советчица уровня Бог!

— Ну какая Полина, Соня? — всплеснула мама руками. — Дочка, да будь Денис с ней, имей она на него право, ходила бы она за тобой как собака побитая? Следила бы? Угрожала? Нет, сидела бы и посмеивалась довольно. Ты Дениса отталкиваешь — а он всё равно к тебе идёт, не к ней.

— И сейчас ты скажешь, чтобы я его простила.

— Не скажу, решать тебе, Соня, а не нам.

— Они меня унижали. Денис, его родители, Полина. Меня и Макара унижали.

— Разве? — мама положила мне ладони на плечи и мягко улыбнулась, глядя в мои глаза. — Нельзя унизить человека без его согласия. Кажется, эта фраза принадлежит Элеоноре Рузвельт, и я с ней согласна. То, как другие себя вели — на их совести, они не тебя унижали, они свою суть раскрыли. Тебе может быть больно от этого, обидно, но разве тебя унизили? Разве ты позволила себе быть униженной? Прекращай, дочка. Это не унижение. Это просто их суть, она тебе открылась, и теперь ты можешь спокойно выбросить этот мусор на помойку. Но ты упорно перебираешь его, вместо того чтобы избавиться.

— Денис — тоже мусор?

— А сейчас ты сама его защищаешь, — с улыбкой покачала мама головой. — Нет, Денис не мусор. Он просто… сама знаешь, не буду озвучивать. Не дело это — чужих мужей ругать.

Денис просто дурак, — вздохнула я.

Дураком был, когда Полине позволил на себя залезть. В то что он был инициатором — не верю. Захотел бы налево сходить — выбрал бы не мою подругу.

Дураком был, когда на манипуляции Полины повёлся. А