Читать книгу "Третий лишний - Игорь Черемис"

на Аллу, которая засмущалась и пробормотала что-то типа «всё нормально». А потом старик перевел взгляд на меня — и я понял, что он ожидает развернутого ответа. Впрочем, прямо упоминать тюрьму на Лубянке я не решился — неизвестно, как далеко от нас находится так официантка и насколько большой у неё допуск.

— Хм… понимаете, Михаил Сергеевич, такое времяпрепровождение, конечно, не самое приятное, что можно пережить в жизни. Но нас не мучили, кормили относительно хорошо, — я приподнял полупустую бутылку, — я историю вызубрил и потом сдал её на «отлично»… даже подумываю попросить у Валентина ещё пару дней этого санатория перед алгеброй — экзамен сложный, а там ничего не отвлекает.

Старик понятливо кивнул.

— Хорошо, что вы сохранили присутствие духа и не озлобились, — сказал он. — Я знал таких людей… в прошлом… Но знал и других — для них малейший дискомфорт оказывался губительным, обнажал их самые худшие черты характера… было больно смотреть на былых товарищей, которые не могли понять… Надеюсь, вы поняли и простили. Вале я доверяю, а он говорит, что другого выхода не было.

Судя по всему, Михаил Сергеевич вспоминал какие-то случаи из конца тридцатых или сороковых. Сколько он там, в правительстве, задницу протирает? Полвека? Как раз застал всё самое интересное с точки зрения историков будущего. Но я не дал понять, что хорошо понял его слова и их потаенный смысл. Алла, конечно, читала Солженицына, но вряд ли вынесла из прочитанного истинный масштаб трагедии, происходившей в то время.

— Нам он то же самое говорил, — я кивнул. — Но тут всё очень двойственно. Конечно, хорошо, что коллеги Валентина и он сам смогли сделать то, что нужно. С другой стороны — жаль, что для этого нам с Аллой пришлось вот так…

— Да, жаль… — согласился Михаил Сергеевич. — Я не могу обещать, что подобного больше не повторится — как вы понимаете, таких обещаний вам никто не даст. Но я очень надеюсь, что нужды в подобных экстраординарных мерах больше не возникнет.

Я от всей души согласился, а сам подумал — в любом случае, если нужда возникнет, они знают, где нас искать.

***

До суперсекретной папки дело дошло только после того, как мы отведали все приготовленные в «ихней» столовой блюда, а официантка принесла нам десерт — политое клубничным вареньем мороженое-пломбир в высоких стеклянных креманках и с обязательной накрахмаленной салфеткой. По моему мнению, крахмал на салфетках был самой бестолковой растратой государственного имущества.

Я всё ждал, что старик предложит Алле, например, прогуляться по участку, но тот полностью проигнорировал присутствие девушки — взял у меня папку и начал внимательно проглядывать мои пометки. Впрочем, уже на первом листке он остановился и недоуменно посмотрел на меня.

— Егор, если это шифр, то мне нужен ключ. Боюсь, сам я буду искать разгадку очень долго.

Больше всего времени с этим списком я потерял, сочиняя понятные мне, но не посторонним сокращения и отслеживая, чтобы одно и тоже понятие не было представлено двумя разными аббревиатурами. В результате шпионы увидели бы в папке лишь обширный список малоизвестных и совсем неизвестных деятелей советского государства с кучей букв рядом. Поскольку я и сам не был сильно уверен в собственной памяти, я все сокращения свёл на отдельном листочке, который и протянул старику.

— Вот, решил не рисковать.

Он неодобрительно покрутил головой и сурово сказал:

— Это было лишнее.

Я лишь мысленно пожал плечами.

Михаил Сергеевич быстро изучил мой листок и снова обратил своё внимание на содержимое папки. Заняло у него это минут пять — за это время мы с Аллой как раз расправились с мороженым и в блаженстве откинулись на спинки стульев.

— Негусто, — подвел старик итог. — Я надеялся, что ты вспомнишь больше.

— Почти четверть — это нормально, — парировал я. — Не всем свойственно влипать в историю.

Он улыбнулся.

— Это ты точно заметил — такое действительно дано не всем… вот, помню… хотя ладно, не сейчас, — оборвал он самого себя. — А ты готов кого-то из этих людей… скажем, выделить?

«Смотря для чего». Это просто просилось на язык, но решил, как выражался Валентин, не юродствовать. В принципе, в списке имелась пара членов ГКЧП — Бакланов, который сейчас работает министром общего машиностроения, и Павлов, будущий премьер-министром СССР и лицо знаменитой «павловской» реформы 1991 года. Чем он занимается сейчас, я не знал — в газетах, которые я читал, про него ничего не было, хотя другие Павловы попадались. Но раз он попал в этот список, то его во властных структурах знают, примечают и планируют к повышению. Для меня этот Павлов был личностью сомнительной — правительство он возглавлял несколько месяцев, и я подозревал, что в тех обстоятельствах действовать иначе было нельзя.

Аналогичная ситуация была и с Баклановым — я просто не знал, как к нему относиться. Инкриминировать участие в ГКЧП? Я склонялся к мысли, что этот путч был такой наивной попыткой сохранения Союза, а это означало, что члены комитета были идеалистами, слегка попутавшими берега. Впрочем, Пуго это не помешало застрелиться — верный своим идеалам, он поставил на кон свою честь и жизнь. Но остальные прожили достаточно длинные жизни, а когда померли — ни у кого не нашлось про них худого слова, хотя в августе 1991-го их как только не склоняли.

Но их нерешительность — последнее, что сейчас нужно стране, поэтому выделять именно их я не торопился. Все остальные лица тоже мне не нравились — говорить хорошо про Шеварнадзе или Алиева я не стал бы даже под угрозой расстрела, Назарбаева — как и любых других будущих среднеазиатских царьков — ненавидел тихой ненавистью. Ну а Гайдара-внука, тоже попавшего в эту папку, я закапывал с особым тщанием — ещё одна именная денежная реформа, проведенная этим наследником революционного деда в 1992 году, окончательно похоронила шансы моих родителей хоть как-то пристроить накопленные трудовые тысячи.

Я покачал головой.

— Нет, никого, — ответил я. — Но отмечу, что список слишком странный, что есть, то есть. Можете внести это замечание в протокол… если он ведется.

Михаил Сергеевич улыбнулся.

— Нет, никаких протоколов, у нас неофициальная встреча, — сказал он и внезапно сменил тему: — Алла, я слышал, что ты хорошо знаешь немецкий язык. Это так?

— Да… у меня одни «пятерки» по нему, даже по разговорному курсу.

Было видно, что Алла слегка растерялась. Пока мы обсуждали совсекретную папку, она сидела тише воды, ниже травы — и, кажется, опасалась, что её действительно могут выгнать из комнаты; она же не знала, что я