Читать книгу "Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс"

его поэзии, но Беатриче наверняка заметила бы это, как следует из текста поэмы.

Однако я сомневаюсь, что Данте был настолько неосведомлен о том, что чувствует настоящая женщина, хотя большинство спиритуалистов настаивают на подобной неосведомленности.

И вот перед нами кульминация долгого путешествия. Легкий ветерок все еще пробегает в кронах деревьев вековечного леса. За лесом уступ за уступом высится гора. С ее вершины ступенями спускается извилистая тропа, и восходящий дух может охватить взглядом огонь, вздымающийся над самым высоким карнизом, и, намного ниже, дымовую завесу, охватывающую третий ярус. Еще ниже видны врата, охраняемые ангельскими чинами, а за ними — весь остров, покрытый зеленой травой, в которой вечерами разрешено ползать маленькому разочарованному змею жестокости, не способному повредить восходящим душам. Ручей, спускаясь с горы, изливаясь на равнину, исчезает в земле. Здесь поэты снова увидели звезды. Данте прошел через все очищения, и теперь ему надлежит подтвердить свое право пребывания здесь. На берегу ручья совершается духовный обряд. Светящийся и переливающийся воздух скрывает детали мистерии. На одном берегу ручья вокруг чудной колесницы собралось великолепное общество, над ними — ангелы с цветами. А на другом берегу — одинокий Данте. Правда, где-то здесь находится и Стаций, но о нем временно забыли.

«Как соизволил ты взойти сюда, // Где обитают счастье и величье?» Слова Беатриче, обращенные к поэту, гневно-ироничны. Данте предстоит вступить в райские пределы, но только после команды грозного командира. Прежде чем счастье рая объемлет его, долгожданная радость грозит обернуться испугом.

Так мать грозна для сына молодого,

Как мне она казалась в гневе том:

Горька любовь, когда она сурова.

(Чистилище, ХХХ, 79–81)

До сего момента Данте легко находил слова для описания своего состояния: это могла быть гордость, эгоизм, самоуничижение или еще что-то, но из любого состояния он готов был дерзко шагнуть к добру и радости. Чтобы встряхнуть его душу, стряхнуть с нее привычный способ действий, нужны и гнев Беатриче, и упоминание Вергилия, а также множество образов, собранных в этой сцене, и еще кое-что, о чем пока не говорилось, и на что намекает только молчаливый грифон, и это единственный Настоящий намек. В поэме уже описаны те, кто отказался от духовного восхождения, а также их властелин, вечный борец, вмороженный в лед Коцита. Данте много говорил о них. Но предвечный лес заставил его потерять своё «я», а когда он вспомнил об этом «я», то обнаружил, что вся его жизнь стоит напротив него в звериных формах; и алчба волчицы — единственное его будущее.

Хорошо. От этой участи он спасен. Но теперь он сталкивается с собственным отражением в воде ручья.

Глаза к ручью склонил я, но когда

Себя увидел, то, не молвив слова,

К траве отвел их, не стерпев стыда.

(ХХХ, 76–78)

Другие могут пощадить его, но от себя самого пощады не будет. Он сам себе ненавистен. Теперь уже вмешались ангелы. «О госпожа, зачем так строг твой суд!» (XXX, 96). Они заступаются за него. Небесным созданиям невыносимы горести земли. Беатриче больше не нападет на поэта, она оправдывает себя.

Он в новой жизни был таков когда-то,

Что мог свои дары, с теченьем дней,

Осуществить невиданно богато.

..................

Была пора, он находил подмогу

В моем лице; я взором молодым

Вела его на верную дорогу.

(ХХХ, 115–123)

Она с горечью вспоминает, что как только умерла, влюбленный в нее юноша забыл о ней и отдал себя другим. А когда она восстала из плоти к духу, а красота и добродетель возросли в ней многократно, она стала менее дорога ему.

Он устремил шаги дурной стезей,

К обманным благам, ложным изначала,

Чьи обещанья — лишь посул пустой.

(ХХХ, 130–132)

Она пыталась во снах низвести на него вдохновение, молилась для него о новых темах и мыслях, но все было напрасным. Творчество его не заботило. Он пал так низко, что спасти его могло лишь одно — зрелище мира погибших. И тогда она пришла к вратам мертвых и со слезами просила того, кто привел его сюда.

Так было бы нарушить Божий рок —

Пройти сквозь Лету и вкусить губами

Такую снедь, не заплатив оброк

Раскаянья, обильного слезами.

(ХХХ, 142–145)

Она обращается к Данте.

Скажи, скажи, права ли я! Признаний

Мои улики требуют во всем.

...................

Ты что же? — молвила она. —

Ответь мне! Память о годах печали

В тебе волной еще не сметена.

(XXXI, 4–12)

Данте признает справедливость ее обвинений. Беатриче смягчается, но все же просит его ответить:

Скажи, какие цепи иль овраги

Ты повстречал, что мужеством иссяк

И к одоленью не нашел отваги?

(XXXI, 25–27)

И он отвечает:

Обманчиво маня,

Мои шаги влекла тщета земная,

Когда ваш облик скрылся от меня.

На это Беатриче говорит:

Таясь иль отрицая,

Ты обмануть не мог бы Судию,

Который судит, все деянья зная.

Но если кто признал вину свою

Своим же ртом, то на суде точило

Вращается навстречу лезвию.

И все же, чтоб тебе стыднее было,

Заблудшему, и чтоб тебя опять,

Как прежде, песнь сирен не обольстила,

Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,

Куда мой образ, ставший горстью пыли,

Твои шаги был должен направлять.

Природа и искусство не дарили

Тебе вовек прекраснее услад,

Чем облик мой, распавшийся в могиле.

Раз ты лишился высшей из отрад

С моею смертью, что же в смертной доле

Еще могло к себе привлечь твой взгляд?

Ты должен был при первом же уколе

Того, что бренно, устремить полет

Вослед за мной,