Читать книгу "Можно тебя навсегда - Наталия Романова"

     – Ызыгас переводится как «трясогузка». Синичка, значит, – всё, что ответила Женя.

     Синичка вошла в их жизнь. Совсем неуверенно, робко, будто понимала сомнения Богдана. Он не мог хоронить ещё одного ребёнка, попросту не мог. Он смирился, принял свою потерю, начал дышать полной грудью. Любить всем сердцем. Позволить Крош пройти через ад, который пережил однажды, он не мог. Отказаться от безумной идеи забрать Синичку – тоже.

     Родила Женя без осложнений. Тимур Богданович Усманов появился на свет крепышом в четыре килограмма двести тридцать граммов, на твёрдую восьмёрку по шкале Апгар.

     Почему Тимур? А вот так Женька решила. Ей сам Тимур сообщил, как когда-то Артём сказал, что он Артём.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

   Щекастый, кареглазый, с носом кнопкой, один в один как у Тёмыча, и торчащим, тёмным хохолком волос на макушке.

      Месяц после рождения Тимура ушёл на бюрократические трудности усыновления, ещё несколько – на решение вопросов госпитализации Синички в Москве, которой удалось добиться, как говорится, с помощь лома, какой-то матери, квоты… и денег… Всё это время дочка находилась под наблюдением врачей, Богдан Синичку навещал каждый день, через день брал с собой Женю.

     Впятером семья Усмановых отправилась в столицу. Ызыгас – теперь Светлана Богдановна Усманова, – так и оставшаяся Синичкой, преисполненный важности от новой роли старшего брата Артём Богданович, на удивление флегматичный Тимур Богданович и их родители.

      Приехав же, попали в филиал ада на земле.

Глава 66

     Женя отправилась с Синичкой в кардиоцентр, Богдан остался с сыновьями. Вопрос «где жить» не поднимался. Само собой, в квартире Богдана – удобная планировка, транспортная развязка, расположение. Если и прорастали семена сомнений, тут же гибли под спудом заботы о младших Усмановых.

     Богдан едва не рехнулся, оставшись один на один с младенцем и требующим внимания старшим сынишкой. Правда, мать ринулась на помощь, едва узнав о происходящем. Няньки из неё не вышло. Тёмыч незнакомую тётю слушаться отказывался, к тому же, отсутствие мамы и проснувшаяся ревность к брату давали о себе знать. Тимур надрывался, требуя маму прямо сейчас, здесь, немедленно. А вот хозяйственные нужды Валентина Эдуардовна взяла на себя со всей ответственностью.

     – Пока ты няньку детям найдёшь, помощницу по хозяйству – сто лет пройдёт. Кому доверишь? Вдруг преступница или, того хуже, больная, Свете только инфекции не хватало после выписки!

     – Откуда такая забота? – с сомнением спросил Богдан, привыкший к тому, что родные вычеркнуты из их жизни с Крош. Нету их. Сироты они. Что он, что она. Не соответствуют высоким ожиданиям близких, им на огорчение, себе на радость.

     – Не выдумывай! – рыкнула мать. – Жена твоя тебе не подходит, ты сам это знаешь, а не знаешь – поймёшь. Дети ни в чём не виноваты! Что Артём, что Тимур, что Синичка эта ваша! Сами можете что угодно делать, а в дом тащить заразу – не смейте! – это о гипотетическом наёмном персонале. – Вот помру, тогда делайте что хотите, а пока ты мне сын – слушайся.

     А что делать? Готовить Богдан не успевал, с Тёмычем в больницу не пускали, ездить приходилось дважды в день – Женя старательно сцеживала порцию молока для сынишки. К тому же требовалось покормить саму Крош, вселить уверенность в благополучный исход, переговорить с врачами, в очередной раз что-то купить, привезти, отвезти.

     Вика тоже включилась в проблемы брата, в усмановской манере. Богдан не выбирал – не до принципов. Детей сестре он мог доверить, а это – главное.

     Родственники Крош оставались в стороне, несмотря на то что знали о происходящем. Единственный раз заявился Славик с супругой. Благо Богдан был дома, иначе трудно представить, чем бы закончилось вспыхнувшее противостояние Вики и Вероники. Оказалось, эти двое ещё на свадьбе что-то не поделили. Кто кому глазки строил, и кто большая дрянь, выяснять Богдан не стал. Заткнул обеих.

     – Наворованные деньги никому добра не принесли, – уже у порога заявила Вероника. Не успел Богдан перехватить сестру, как та снова стояла в прихожей, метая молнии взглядом, готовясь вцепиться в волосы незваной гостье.

     – В сторону пениса – туда! – заорала, как оголтелая Вика, показывая на дверь.

     – Женьку бог наказал! Захапала бабкину квартиру, вот с больным и нянчится! – взвилась Вероника.

     – Убери свою жену, – всё, чем отреагировал Богдан, обращаясь к мнущемуся у стены Славику.

     Богдан понимал, за его ногами прячется любопытный Тёмыч – ходячее записывающее устройство. Когда выдаст услышанное, предугадать никто не мог, тем более сам пацанёнок. Славик честно попытался вставить слово в обличительную речь супруги, получилось плохо, вернее – никак.

     – Что ты за мужик такой, проститутку с ублюдком взял, немощь удочерил! Своих заделать не можешь?

     – Все мои, – отрезал Богдан и вытолкал родственников за порог. Мысленно сделал пометку – сообщить охране, чтобы никого к ним не пускали.

     Хотелось сказать многое, очень многое, остановила мысль, что сейчас придётся объяснять, что такое «проститутка», «ублюдок», «заделать» и прочие слова, которых не должно быть в лексиконе четырёхлетнего человека. В этом Богдан был абсолютно уверен, при его сыне даже рабочие контролировали лексический понос – потерять работу из-за неровного слова желающих не находилось.

     Позже Богдан нашёл полускомканный конверт с купюрами в холле, в кадушке с искусственным фикусом. «На рождение сына» гласила надпись, а снизу было приписано «И дочери». Славик, мать твою… Может, неплохой мужик, совестливый, сестру любящий, но… мать твою, Славик! Деньги возвращать Богдан не стал, пожалел «родственника». Смятые купюры – откуп от совести, упрямо не подыхающей под спудом алчности, зависти и желчи.

     Синичку прооперировали, перевели в реанимацию. Женька спала с лица, маленькие ладони тряслись, под глазами залегли синяки, но она держалась на крепких ногах, верила и Богдана заставила верить.

     В тот день он сам не понял, как оказался в храме. Говорят, не бывает атеистов в окопе под огнём. Богдан прочувствовал эту фразу позвоночником. Стоял, как столб, и молился на своём языке, наверняка тому, кто сверху, непонятном.