Читать книгу "Обезьяна приходит за своим черепом - Юрий Домбровский"

Это ни на что не было похоже, и поэтому фразу он не окончил.

Шар не был пустым. Со всех сторон он был разрисован тончайшим, точечным узором - голубым, зеленым, красным. И чего только не было на нем! И корабли с надутыми парусами, и черные якоря, и кресты, и цепи, и змеи, и какие-то надписи, и голые красавицы.

- Интересно? - спросил радостно Гарднер.

- Да что же это такое, наконец? - спросил карлик, поворачиваясь к Курцеру.

Курцер, усмехаясь, пожал одним плечом.

- Демонстрируется моя коллекция татуировок, - сказал он спокойно и иронически посмот-рел на Гарднера. - Только я не знаю: почему полковнику полюбился именно этот абажур! Он сделан из второсортных дубликатов и ничего особенного не представляет. У меня есть и куда лучшие экземпляры.

Карлик с испугом поглядел на Курцера, встал, подошел к абажуру и тихонько потрогал его пальчиками.

- То есть это человеческая кожа, - сказал он осторожно. - Вы коллекционируете?.. Странная, право, коллекция! Если бы она попала за рубеж, была бы большая неприятность.

- Ну, - сказал Курцер, - если бы и полковник Гарднер попал за рубеж, то тоже была бы неприятность! Но разрешите, я продемонстрирую вам свои альбомы полностью? Полковник Гарднер, тогда уж будьте любезны, докончите вашу демонстрацию. Вон там, в нижнем отделении моего стола - он не заперт, - лежат альбомы. Дайте-ка их сюда!

Альбом, который подал Гарднер, был огромным, тяжелым, переплетенным в крокодиловую кожу. Большими латинскими литерами на переплете было вытиснено: "Татуировка как реликтная форма первобытных тотемов. Альбом I. Неисторические народы Европы".

- Эту коллекцию я собираю ровно десять лет, - сказал Курцер. - Здесь больше двух тысяч образцов, представляющих татуировочное искусство двадцати народов и шестидесяти трех профессий. История каждого образца подробно прослежена в моей монографии.

- Действительно, любопытно, - сказал карлик, потянул к себе один альбом и быстро перебросил несколько тяжелых серых листов картона с серебряным обрезом. Четырехугольные и круглые, смотря по характеру рисунка, образцы были глубоко врезаны в эти листы и сверху покрыты еще светлым, призрачным лаком. Внизу стоял номер и этикетка, очень короткая - только год, место и профессия того, с чьей груди, спины или руки был содран экспонат.

Карлик небрежно листал альбом.

"Иоганн Ранке, немец, рабочий завода Цейса, 1940 год". Портрет красавицы. Старательная, тонкая работа, чувствуется рука профессионала.

Следующая страница.

'Тереза Лафортюн, Париж, проститутка, осуждена за укрывательство". Две обнимающиеся обезьяны. Тщательная работа иглами в несколько цветов.

"Ван ден Гроот, профессия не выяснена". Морская змея, поднимающаяся из запенившегося океана. Грубая матросская работа. "Педерсен, Копенгаген". Без всякого обозначения и статьи. Аккуратный, мелкий пунктир - герб Советского Союза.

"Неизвестный". Женщина с заломленными руками. Очень хороший, точный рисунок, а под ним:

Пусть сердце биться перестанет.

Когда забуду я тебя.

"Джонс Старк. Английский моряк". Скелет во фраке держит в руке свой улыбающийся череп. Крышка с черепа снята, видны румкорфовы катушки, спирали, какие-то валики.

"Фамилия неизвестна. Летчик, приземлившийся в Голландии". "Особое обращение". Крупная зеленая татуировка - орел.

"Райкнопс - профессиональный бандит". Бутылка вина, женщина, три карты. Надпись:

Вот что нас губит!

Неизвестно, с чьей груди содранный образец. Цветок розы, надпись:

Твое имя пребудет со мной вечно.

Грубый, циничный рисунок из двух фигур и надпись, от которой у карлика рот полез в стороны.

Солнце.

Дельфины.

Бутылка.

Чьи-то сплетенные инициалы.

Сердце, пронзенное стрелой.

И наконец: снова огромный - с носовой платок - государственный герб Советского Союза и какая-то надпись русскими буквами.

- Откуда этот экземпляр у вас? - спросил карлик и закрыл альбом.

На этот вопрос ответил Гарднер. Он был очень зол и поэтому шел ва-банк.

- Вот, - сказал он, - с этого вопроса и надо было бы начинать. Вы спрашиваете, откуда этот экземпляр? Я могу вам кое-что рассказать об этом. Хорошо. Я - зверь, хам, грубая скотина. Я не понимаю, не ценю тонкую душу моего коллеги и начальника. Но, осмелюсь доложить, я иным-то и быть не могу. Я - солдат. Мое рабочее орудие - рука, а не мозг или язык, как бы они быстро у меня ни вертелись.

- Они у вас вертятся достаточно быстро, - сказал Курцер, - но не всегда к месту.

- Извините, коллега, - сказал Гарднер, - но я слушал вас до конца, разрешите же и мне сказать кое-что. Так вот. Пусть наш высокий коллега скажет, кто я такой и что обслуживаю. При экспериментальной лаборатории доктора Курцера или при концентрационном лагере, доверенном мне приказом самого военного министра? Этот вопрос нуждается сейчас же в максимальном уточнении, ибо у моего высокого ученого коллеги на этот счет особое мнение. Ему думается, что я главный лаборант при его станции, где содержатся подопытные собаки, и его очень удивляет, если я возражаю против этого. Взять эти опыты с газами высокой концентрации. Вот получаю приказ, читайте. "Лицо, содержащееся по делу № 24581, должно быть немедленно казнено. Вещи, находя-щиеся в его пользовании, изъяты и уничтожены. Лагерное дело, равно как и все остальные документы, должно быть переслано в распоряжение следственного отдела министерства. Начальник следственной части пятого особого отдела Фогт". Ясно? Ясно. Скажите, к чему же я поведу этот № 24581 в газовую камеру, буду собирать еще партию или ждать, когда она соберется, когда написано "немедленно"? Значит, вот и все! - Он щелкнул себя по виску. - Делаю соответствую-щее распоряжение, чтобы покончить с этим в семь часов утра на следующий день. Вдруг влетает ко мне господин Курцер и...

- Слушайте, - встал с места Курцер, - господин Гарднер, я бы вас все-таки попросил как-то выбирать выражения. Что это значит "влетает"? Даже я не говорю о вас так.

- Извините, извините, - кисло улыбнулся Гарднер. - Итак, говорю, вдруг входит мой высокий коллега и спрашивает меня: "Поступил к вам приказ о казни № 24581?" - "Поступил". - "Это тот самый субъект, которого я осматривал?"- "Тот самый". - "Так вот, будьте любезны, доставьте его труп моему препаратору". - "А вот этого, говорю, никак не могу. По точному смыслу документа все, что останется от осужденного, должно быть уничтожено. Тело я креми-рую". - "Пожалуйста, кремируйте, но до этого я хочу иметь с груди осужденного лоскут кожи величиной с носовой платок". Я говорю, что не имею же права этого делать. Тогда обида и угроза. Приходится покориться. Но ведь этим же я совершаю преступление. Арестант был засекречен настолько, что его в лагере-то не держали, он все время в одиночке сидел. Ведь татуировка-то - опознавательный знак! Мой высокий коллега как-то не хочет с этим считаться. С его коллекцией вообще, - извините меня, господин Курцер, - происходят черт знает какие странности. Ведь прежде всего неизвестно, в чьи руки она попадет и какая судьба ее постигнет.