Читать книгу "Вампитеры, фома и гранфаллоны - Курт Воннегут"

«ПЛЕЙБОЙ»: Изменится ли ваша манера письма в будущем?

ВОННЕГУТ: После того как написал «Бойню номер пять», я понял, что могу уже ничего не сочинять – если, конечно, не захочу вновь сесть за письменный стол. Роман стал чем-то вроде завершения карьеры. Не знаю, почему. Думаю, у цветов, когда они вянут, возникает некая уверенность в том, что свою задачу они выполнили. Цветы никого не просили поручить им роль цветов, а я никого не просил сделать меня мной. По мере того как «Бойня…» двигалась к завершению, у меня зрело ощущение, что я произвел цветок. И могу прикрыть лавочку, поскольку выполнил все, что запланировал, и все у меня в порядке. Дело сделано, и есть возможность начать думать об ином.

«ПЛЕЙБОЙ»: Поскольку из печати недавно вышел «Завтрак для чемпионов», вы, очевидно, все-таки решили продолжить работу после «Бойни…»?

ВОННЕГУТ: «Бойня…» и «Завтрак…» составляли, по сути, одну книгу. Две ее части, но совершенно отдельные друг от друга. Это как слоистый коктейль, как вода и масло – части невозможно смешать. Поэтому я аккуратно декантировал «Бойню номер пять», а что осталось, стало «Завтраком для чемпионов».

«ПЛЕЙБОЙ»: Что вы хотели сказать в «Завтраке для чемпионов»?

ВОННЕГУТ: По мере старения в моих работах прибавляется дидактики. Я говорю то, что действительно думаю. Не прячу идеи, как пасхальные яйца, чтобы их кто-то разыскивал. Теперь, если у меня появляется идея и что-то для меня становится ясным, я не воплощаю ее в роман; просто пишу эссе и выражаю свою мысль как можно понятнее. В предисловии к «Завтраку для чемпионов» я прямо говорю, что больше не могу жить без культуры, поскольку понял, что у меня ее как не было, так и нет. То, что я принимал за культуру, был всего лишь набор рекламных роликов. Но ведь без культуры жить невозможно!

«ПЛЕЙБОЙ»: Большинство персонажей «Завтрака…», похоже, считают свою жизнь разбитой и подвержены отчаянию – в ситуациях, из которых им не выбраться. А многие из них подумывают о самоубийстве.

ВОННЕГУТ: Да, самоубийство прячется в самом сердце книги. Кроме того, это знак препинания в конце многих артистических карьер. Я выбрал этот знак, поиграл им в книге, вновь положил на полку, но оставил на виду. В том, что он меня, как и многих других людей, зачаровывает, – наследие Великой депрессии. Она оказала большее влияние на американский характер, чем любая война. Люди долго чувствовали себя ненужными. Всех их уволили машины. Дело выглядело таким образом, будто техника более не питала никакого интереса к человеческим существам. И когда я, будучи маленьким ребенком, наполнял свою пустую голову всякой всячиной, то видел и слышал тысячи людей, которые уже не могли выполнять свою работу и кормить семьи. Многие из них отказывались жить дальше и мечтали о смерти – настолько они были выбиты из седла. Думаю, молодые люди узнают эту нелюбовь к жизни в людях моего поколения – мы ее получили в наследство от наших родителей. И они боятся ее. А еще молодежь чувствует, что мы завидуем – еще одно чувство, которое мы получили в дар от тридцатых годов: мечтать о материальном достатке и завидовать тем, у кого он был. Секрет моего поколения в том, что мы не очень-то любим жизнь.

«ПЛЕЙБОЙ»: Вы считаете, молодое поколение любит жизнь больше, чем предыдущие?

ВОННЕГУТ: Нет. Молодое поколение, вероятно, тоже ее не любит. А злость, разделяющая отцов и детей, возникает, вероятно, из чувства вины и смятения, которое родители передают своим потомкам. Американский опыт – несчастливый опыт, и часть его связана с отсутствием культуры. Когда человек приплывает или прилетает сюда, он оставляет свою культуру на родине.

«ПЛЕЙБОЙ»: Какое влияние это оказало лично на вас?

ВОННЕГУТ: Все мои книги – попытка ответить на этот вопрос и заставить себя больше любить жизнь. Я стараюсь выбросить из головы те дешевые интеллектуальные товары, что взрослые заложили туда, когда я был ребенком. Вместо этого хочу поместить там культуру. Люди могут верить во что угодно, что означает – я тоже поверю во что угодно. Это я узнал из курса антропологии. Я хочу начать верить в вещи, которым свойственна изящная форма и гармония. В «Завтраке для чемпионов» я не угрожаю самоубийством. Уверяю, я уже вышел за пределы этого желания, перерос его. И для меня это многое значит. Раньше я считал самоубийство разумным способом уклониться от лекции, от выполнения каких-либо обязательств, оплаты по счетам, посещая вечеринки.

«ПЛЕЙБОЙ»: То есть ваши книги для вас являлись средством терапии?

ВОННЕГУТ: Да. Это же хорошо известная вещь. У писателя имеется, по крайней мере, одно дополнительное преимущество: он может ежедневно решать проблемы со своим психическим здоровьем. Если же мне повезет, мои книги станут чем-то более значительным, важным. Мне хотелось бы быть полезным гражданином, специализированной клеткой в теле общества. У меня ощущение, что «Завтрак…» станет последней из терапевтических книг, что, вероятно, плохо. Безумие в искусстве подчас приводит к прекрасным находкам. В конце «Завтрака…» своим персонажам, которых многократно и по-разному использовал, я даю свободу. Говорю им, что больше они мне не нужны; дальше они могут следовать своей собственной судьбе. Наверное, для меня это означает, что и я имею право следовать своей судьбе. И мне не нужно более о них заботиться.

«ПЛЕЙБОЙ»: Ощущения от этого хорошие?

ВОННЕГУТ: Разные. Я всегда рад чувствовать что-то другое, новое. Я изменился. На днях кто-то раскрыл мне тайну алхимиков. Они не пытались изменить природу металлов, лишь притворялись, что заняты этим, – чтобы привлечь богатых покровителей. Что они действительно искали, так это способы изменить себя.

«ПЛЕЙБОЙ»: Какие книги вы собираетесь сочинять в дальнейшем?

ВОННЕГУТ: Придется погадать. Это ведь не я решаю. Каждое утро сажусь за работу и вижу, как слова вытекают из недр пишущей машинки. Я чувствую себя мальчиком на побегушках, чья работа состоит в том, чтобы отрывать от телетайпной ленты кусок с очередной историей и нести его редактору. Мои догадки по поводу того, что я буду писать, связаны с тем, что случится с другими людьми по мере их старения. Интуиция будет ослабевать, как и творческое безумие; в моих книгах станет меньше забавных происшествий. Я начну больше объяснять, чем показывать. Чтобы было, о чем поговорить, мне придется наконец стать более образованным человеком. Моя карьера меня поражает. Как мог человек зайти так далеко с таким минимальным объемом информации, с такими искаженными представлениями о том, что в свое время сказали другие писатели? Я написал достаточно. Я не перестану писать, хотя, если бы бросил это занятие, было бы правильно. «Завтрак…» сделал еще одно важное дело – вынес на поверхность мою злость по поводу того, что мои родители прожили не такую счастливую жизнь, какую могли бы. Я об этом раньше говорил. Я прокляну себя, если передам их печаль по наследству своим детям. Вместо того чтобы курить одну за другой сигареты «Пэлл-Мэлл», что делаю с с четырнадцати лет, я мог бы отправиться на поиски счастья – нечто, что я еще никогда не пробовал. По мере того как идут годы, я чувствую все большее уважение к Трумену Капоте – может, оттого, что со временем он становится все более мудрым. На днях я видел его по телевизору, и он сказал, что большинство хороших художников глупы почти во всем, за исключением своего искусства. Примерно то же самое заметил Кевин Маккарти, когда я похвалил его за то, как он движется по сцене. «Большинство актеров, – сказал он, – довольно неуклюжие в обычной жизни». Так вот, я собираюсь перестать быть в обычной жизни глупцом. Перестать быть неуклюжим. Для людей моего возраста проблема заключается в том, чтобы избавиться наконец от нашего пронизанного завистью, а также ненавистью к жизни настроения, которое мы унаследовали от периода Великой депрессии. Ричард М. Никсон ведь тоже дитя Великой депрессии – со всем присущим ему отсутствием представлений о том, что такое счастье. Может, в ближайшие четыре года мы оба избавимся от этого груза. Пока же уверен лишь в одном: я должен сделать так, чтобы после моего ухода дети не говорили обо мне то, что я сказал о своем отце: «Он сочинял превосходные шутки, но был таким несчастным!»