Читать книгу "Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор"

Ночь, которую он, пятилетний мальчишка, провел в колодце, глядя на труп своей кормилицы, была первым переломным моментом в его жизни. Он чуть было не стал эпилептиком.

Когда он очнулся, с пеной на губах, солнце было уже высоко. То, что наверху было тихо, приободрило его. Он решил выбраться из своего укрытия, перебрался через труп несчастной женщины, схватился за старое ржавое ведро и полез по жесткой веревке. Поднявшись до ворота, он рискнул выглянуть наружу и увидел лишь трупы, пепелище и опустошение.

Оккупанты ушли, но от его деревни ничего не осталось. Тогда он переступил через борт колодца и стал бродить среди догорающих домов в поисках своих близких.

Увидев наконец развалины своего дома, он разрыдался.

– Не плачь, малыш, – донесся до него чей-то голос.

Мальчик обернулся и увидел богатого торговца, сидящего на лошади. Он смотрел снизу вверх на этого мужчину в роскошном убранстве, и ему казалось, что тот растворяется в пылающем небе.

– Твои родители не умерли, – утешал его всадник. – Если они крепкие и здоровые, значит, их забрали. Римлянам теперь нужна рабочая сила для строительства дорог.

Залитое слезами лицо ребенка побледнело.

– Есть ли где-нибудь семья, которая бы тебя приютила, чтобы я тебя туда отвез?

Бедолага покачал головой и снова стал всхлипывать.

– Слезы не в состоянии изменить ход истории, мой мальчик. Такая власть есть лишь у Всевышнего. И раз он сделал так, чтобы мы встретились, значит, он чего-то ждет от меня. Я еду в Тарс, что в Киликии. Если хочешь, я могу взять тебя с собой. У меня есть дети твоего возраста, и мы будем рады приютить тебя.

Савл вспомнил свое первое плавание на корабле с преуспевающим торговцем палатками, который его усыновил, вспомнил свое детство, проведенное в Тарсе в семействе ссыльных Хасмонеев, главой которого был его спаситель. Вспомнил золотую пору своего юношества в Киликии, полученное привилегированное образование и римское гражданство, которое ему дали, как и другим наследникам состоятельных семейств Тарса.

Вспомнил вынужденное возвращение в Палестину после убийства его благодетеля и панический страх, охвативший его, когда судьба снова отняла у него все. Эти житейские катастрофы заставили Савла всю свою жизнь искать протекции могущественных людей, пусть даже при этом ему приходилось отрекаться от своих братьев, своего народа, своей родины; приходилось лгать всем; приходилось продавать свою душу тому, кто был готов больше за нее заплатить; приходилось изменять своему Богу…

И он припомнил все совершенные им низости, все измены.

Теперь ты знаешь, – пробормотал голос. – Ты знаешь, почему должен измениться.

– Но… я так много грешил, Господи… – захныкал он, ужасаясь своим поступкам, о которых ему только что напомнили. – Сейчас уже слишком поздно искупать свою вину.

Стать новым человеком никогда не бывает поздно, Савл.

– Что я должен сделать? – спросил он дрожащим голосом.

Посмотреть самому себе в глаза, и ты только что это сделал.

Тогда чьи-то невидимые пальцы коснулись языка кающегося, зацепили немного слюны и помазали ею его больные веки.

Эффафа[41], – пробормотал голос. – Откройся для других, Савл, брат мой. Иди и больше не угрожай и не убивай моих учеников.

Тьма постепенно рассеялась. Пробился свет, от которого стало больно глазам, и Савлу пришлось прикрыть их ладонями.

– Он очнулся! – послышался чей-то крик. – Он очнулся!

Когда глаза утратившего зрение в конце концов приспособились к свету, перед ним вырисовался силуэт посетителя. Это был не Иешуа, а простой смертный, склонившийся у его изголовья. Черты его лица еще были размыты, но показались ему знакомыми. Где же он мог видеть этого человека?

– Я вижу! – с удивлением и радостью воскликнул Савл.

Все окружающие предметы потихоньку принимали свой вид. Савл увидел, что лежит, но не на тюфяке, а на вполне удобном ложе в гостевой комнате. В этот момент вошла служанка и выронила из рук поднос, увидев широко распахнутые глаза своего потрясенного хозяина.

Он попытался встать, но был еще слишком слаб для этого.

– Постепенно, – посоветовал ему стоявший рядом человек, который оказался командиром отряда легионеров, это теперь было очевидно. – Тебе следует поесть, Савл.

На эти слова раскаявшийся улыбнулся и, по-дружески похлопав его по плечу, спокойно сказал:

– Отныне мое имя Павел.

47

Ночь освещалась тысячью огней, когда Лонгин, Давид и Фарах прибыли в Канафу, истинный оазис в самом конце сирийской пустыни. Хоть о гостеприимстве древнего набатейского города ходили легенды, наши беглецы сомневались, стоит ли им заночевать в нем. Им опасно было там появляться, поскольку Канафа была включена в состав римской провинции Сирии. Но мысль о горячем ужине, свежем хлебе и, кто знает, даже о куске мяса заставляла желудок Фарах скручиваться. Поэтому они все же решили остановиться в первом же постоялом дворе.

В здании из желтоватого камня и обмазанного известью дерева, с черепичной крышей так и хотелось задержаться. А от ароматного дымка, поднимающегося над дымоходом, у троих путешественников потекли слюнки, и они не смогли не остановиться.

– Я заменю подковы вашим лошадям? – предложил молодой конюх Лонгину, как только тот спешился. – Всего лишь пять сестерциев за каждую, и через пару часов они будут свежие и чистые.

– Годится, – согласился центурион. – Начни с этой, ей больше всего досталось.

Конюх с готовностью кивнул и повел под уздцы своих новых подопечных. Фарах повязала голову косынкой, чтобы спрятать вытатуированную букву «К», и вошла в дом вслед за своими спутниками.

Внутри была праздничная обстановка. Почти все столики были заняты. Лонгин пробежался взглядом по посетителям. За столами сидели местные жители, пришедшие утопить свои заботы в пиве и устроить праздник брюху, набив его горячим рагу. Не заметив ничего подозрительного, Лонгин выбрал столик у двери, и троица расположилась за ним. Хозяин тут же подошел к ним, держа по кувшину в каждой руке.

– Добро пожаловать в самый лучший постоялый двор Канафы, достопочтенные господа. Пива или поски[42]?

– Пива, – ответила Фарах, не забывая прятать свои татуированные руки под столом.

Хозяин повернулся к Лонгину, который утвердительно кивнул, и налил то, что у него было в кувшине, добавив к этому:

– Мои комнаты столь же свежи, как и пиво. Если вы остановитесь переночевать, я смогу предложить вам цену, которую вам здесь никто не даст.