Читать книгу "Среди восковых фигур - Инна Бачинская"

– Вот, пришла, – сказала она. – Нашла вас, Федор Андреевич… ничего?

– Ничего, конечно, – ответил Федор, соображая, что ей нужно.

– После того нашего разговора, когда вы были у нас, я много думала… – Она замолчала. Федор, теряясь в догадках, молча ждал. Потом спохватился:

– Лидия Семеновна, здесь недалеко кафе, посидим?

– Ой, вы же голодный после работы! – воскликнула женщина. – У меня с собой бутерброды, хотите?

– Хочу! Не успел позавтракать.

…Они сидели в маленьком «студенческом» кафе, сейчас почти пустом. Федор заказал кофе и мороженое. Лидия Семеновна обрадовалась и сказала, что лет десять не ела мороженого. У нее были частые ангины, вот и отвыкла. Достала из сумки бутерброды. Федор назвал их произведением искусства и сказал, что жалко есть. Там было много всего: сыра, ветчины, листиков салата и кружков огурца. Лидия Семеновна вспыхнула и смутилась.

– Вы, наверное, удивляетесь, – начала она, глядя ему в глаза, – зачем я пришла… После нашего разговора… Вы не поверите! Это было как глоток свежего воздуха! Я отвыкла от людей, шарахаюсь, когда ко мне обращаются в магазине или на улице. Понимаете, Руслан… – она запнулась. – Он все время давал мне понять, что я ничто. Пустое место. Домашняя хозяйка с пеленками и кухней. Он даже на приемы в мэрию ходил сам, и на корпоративы. Место женщины в доме. И вечные разборки насчет денег. Сколько потратила, куда, зачем это, зачем то. Вроде ничего страшного, многие так живут, да и давал же, не отказывал, но… Даже не знаю, как сказать. Он любил рассказывать, как они бедно жили, не хватало даже на хлеб. Мол, цени. А мне кусок в горло не лез. Да, я знаю, я слишком в себе, все переживаю. Мне не хватает смелости, я слабохарактерная, никогда не могла возразить. Только плакала сначала, а потом привыкла. Человек ко всему привыкает. Поплачет и привыкнет. Мы и не ездили никуда, разве что иногда в пригородный пансионат, куда-нибудь, где речка, чтобы детям было интересно. Да и то на третий день он сбегал, говорил, работа срочная. Я знала, что у него были знакомые женщины… Жена всегда знает. Если честно, мне было все равно, даже лучше, когда он приходил поздно. А теперь… – она замолчала, пытаясь справиться с волнением. – Мы разводимся! – выпалила. – Я наняла адвоката, имею право на половину, и мальчики тоже, он все нам объяснил. Сначала хотела продать дом, чтобы разорвать совсем, а потом подумала: это же мой дом, мальчики привыкли, тут соседи какие-никакие, да и место красивое. Я его сама обставляла, Руслану было все равно. Это мой дом! И мальчиков. Забрала к себе родителей… Мы с ними редко виделись раньше, Руслан не хотел. Папа теперь по дому и с мальчиками, мастерят удочки, собираются на рыбалку. У папы старенькая «Волга», еще бегает, представляете? Мама помогает, готовит… И я теперь могу работать! – Она смотрела на него сияющими глазами, и Федор невольно улыбнулся в ответ. – Перевожу старшего из лицея – мне у них никогда не нравилось. Дети там из богатых семей, не столько учеба, сколько похвальба, что у кого есть да какие телефоны. А теперь, когда отец в тюрьме, нечего ему там делать. Рядом с нами есть неплохая школа, я уже была у них. Им нужен бухгалтер… И я согласилась! Даже не знаю, как сказать, даже самой совестно. Муж в тюрьме, а я его вроде как бросаю. Ругаю себя бесчувственной, а сама ничего не могу с собой поделать. Просто чувствую: если опять вместе, лучше сразу в петлю, понимаете? И еще боюсь, как я одна? Отвыкла…

Она замолчала, смотрела на Федора, ожидая осуждения или одобрения, и он сказал:

– Лидия Семеновна, вы все правильно делаете. Вам не за что себя упрекать. Главные ценности в жизни – свобода и право выбора. Вы умная и сильная женщина, вы справитесь. Мальчики у вас славные, жаль, не видел старшего.

– А вы приходите к нам! – воскликнула Лидия Семеновна. – Правда! Придете?

– Приду. А ваша мама хорошо готовит?

– И я, и мама! Пирогов напечем! С капустой и грибами! Придете? – Она раскраснелась и похорошела, и Федор подумал, что она счастлива. Впервые в жизни…

…Он проводил ее к автобусу, и она сказала, нерешительно и сомневаясь:

– Вы знаете, насчет той женщины из музея, которую убили… он убил… Я хочу сказать, я не знаю всего и не представляю, мне не говорят, вроде он как-то пытался через эту девушку забрать бизнес у Миши… А только Руслан не убийца! Я его знаю! Забрать бизнес, обмануть, поиздеваться… да! Но он не убийца. Я думаю, это получилось как-то случайно. И еще… понимаете, я даже не хочу вспоминать нашу жизнь, если бы не это, все бы так и осталось… Это страшно! Наша жизнь и жизни других людей перемешались, и мы зависим друг от друга, а вы говорите – свобода и выбор… А какая свобода, куда мне с тремя детьми? Да и не отдал бы он мальчиков. А когда убит человек, теперь свобода… Как же так? Кому-то горе, а кому-то счастье?

Путаное, но тем не менее убедительное сомнение в наличии свободного выбора в социуме. И что тут скажешь? Что свобода выбора зависит от силы духа, характера, уверенности в себе… и так далее? Короче, кому-то дано, кто-то рвет по-живому и уходит, а кому-то приходится ждать оказии, потому что обстоятельства сильнее. Она дождалась, и теперь ее мучит совесть…

– Это не ваша вина, – только и нашелся, что сказать, Федор. – Не думайте об этом. Самое главное для вас сейчас ваши парни.

– Правда? Вы меня не осуждаете?

– Самая чистая правда на свете! Я вас не осуждаю и приду на пироги. С грибами и капустой.

Она вспыхнула и рассмеялась…

* * *

…Федор раскрыл эссе Лени Лаптева. Прошло уже несколько дней, он все не решался заглянуть в студенческие работы, а сейчас почувствовал: пришло время. Стояла глубокая ночь, самые прекрасные и творческие минуты его жизни. Светила, как водится, луна, и ночной ветерок шевелил балконную занавеску. Бронзовая танцовщица смотрела на него и улыбалась, но личико у нее было печальным. Настроение… А как у философов с настроением? Вверх-вниз, как у обычных людей? Или они выше, над толпой, в голубой синеве? Температура постоянная и печать глубокомыслия на лице? Или, как все остальные, чувствуют боль, горечь, обиду? Живут ли, как сказал некий философ, «с змеею желчною в изношенной груди»? Или, или, или… И так и сяк.

…Он вспомнил вдруг, как вытаскивал сухие травинки из ее волос. Нежно и тонко благоухали полынь и донник, шелестела пожухлая осенняя трава. Ее лицо обветрилось, глаза стали ярче, и сильнее выступили веснушки на переносице. Ветер все набрасывал ей на лицо прядку, и она отводила ее рукой. Они смотрели друг дружке в глаза… Ее губы шевелились, но слов не было слышно, как на картинке из немого кино. Он потрогал ее губы пальцем, ощутил тепло и чуть-чуть шероховатость…

Они возвращались на закате, когда на западе уже полыхало малиной, а внизу текла огненная река, и они целовались, стоя на мосту. А над городом сгущалась синева и зажигались огни…

Почему она ничего не сказала ему? Не решилась? Не посмела? Боялась, что кончится сказка? Страх! Страх… Если бы только она рассказала ему все! Если бы… Он опоздал в тот день. Поздно встал, сунулся в компьютер, правил статью об идеальном убийстве, проверял расписание, забыл о времени. Опомнился, когда часы на площади стали отбивать двенадцать…