Читать книгу "Большая книга ужасов 74 - Роман Волков"

И мне помогла греческая космогония.

Согласно убеждениям древних греков, из Хаоса родилась Земля-Гея, черная бездна Тартар и Эрос.

Автор учебника уверял, что тот перво-Эрос — это вовсе не земная любовь. Это то, что мы назвали бы силой тяготения, существующей в мировом пространстве как закон. И эта сила приводит в движение и Хаос, и Землю.

Глупый автор.

Я сразу понял, что это — любовь.

Непонятная, неподвластная мне любовь.

Заставить себя двигаться становилось все труднее. Роман чувствовал, как все тело наливается какой-то тяжестью и одновременно будто расплывается. Мысли начинали путаться, образ Юли, который он старался удержать в голове, мерцал, превращаясь в невнятное пятно, голова болела все сильнее — там копошился миллион невидимых червяков, неистово пожирая мысли и эмоции.

Виталя топал рядом, похохатывал и подталкивал спутника своим штативом. Несколько раз Волкогонов замирал, старался присесть или даже прилечь прямо на ступеньках.

«Схлопываюсь. Схлопываюсь», — крутилось в голове одно слово. Поначалу оно вызывало ужас, потом стало просто отголоском, а через несколько минут и вовсе потеряло смысл.

— Вставай, дурень! — схватил за руку парня неутомимый великан и грубо вздернул на ноги. Сил передвигаться у Романа, казалось, уже не осталось, и он тупо уставился на Виталю и свою руку, обмякшую в железной хватке. Рука плыла, теряла четкость очертаний.

— Шевелись давай. Недалеко.

— Не-е-е-е, — вяло промычал в ответ Вокогонов, приваливаясь плечом к стене — она была теплая, пульсирующая. Он начал проваливаться в это засасывающее нечто. Глаза стали закрываться сами собой, но настырный псих не позволил напарнику остаться на месте, вцепившись в размякший локоть, он с силой выдернул Романа из объятий трансформирующейся материи и потащил по коридору.

Странное дело, но соприкосновение с Виталей вернуло парню часть утраченных сил и способности мыслить. Он покорно пошел за своим проводником, который, судя по всему, вообще не ощущал влияния протовещества.

За окном шумел беспрестанный ливень, и Волкогонов с вялым удивлением заметил, что на улице уже наступила ночь («сколько же мы уже ползем по школе»?), а в коридорах царит чуть фосфоресцирующая темнота.

— Заперто, — констатировал Виталя, подергав за ручку двери кабинета химии.

— Ладно. Тогда…

Роман снова попытался прислониться к стене, но псих ему не дал — рывком заставил встать ровно и перетащил на середину коридора, чтобы у раскисшего спутника не было шансов незаметно лечь или влипнуть в стену.

— Не ладно. Ключ есть. Я найду. — Виталя пошарил за деревянным наличником над дверью и победно продемонстрировал Роману блестящий ключик. — На практике туда клали. Студентами еще. Ха!

Замок щелкнул, и дверь распахнулась в темное чрево кабинета химии.

Волкогонов с трудом переступил невысокий порожек и огляделся — глаза давно привыкли к темноте, и, хотя картинка периодически плыла и рябила, он хорошо видел окружающие предметы. Потолок и стены помещения пульсировали, отливая влажными склизкими бликами. Биомасса апейрона дышала, трепетала, тянулась к школьнику, почти потерявшему способность реагировать на внешний мир.

Но Виталя не давал Роману шанса замереть и раствориться, поддаться настойчивому зову протовещества, постепенно вбирающему в себя все живое и неживое. Твердая рука толкнула Волкогонова к кафедре, на которой были расставлены какие-то реторты, мензурки, горелки, валялись химические весы и куча других мелочей. Видимо, Грехова пыталась что-то сделать, найти возможность победить апейрон, но не успела.

— Что надо? — требовательно спросил Виталя. — Говори, я буду носить.

— Надо… нам надо, — произносить звуки было ужасно трудно, буквы разбегались, слова теряли смысл. — Солнца нет… чтоб луна… чтоб свет. Надо потом…

Псих нетерпеливо грохнул штативом об пол, подбежал к застывшему парню, развернул его лицом к доске и сунул в руку мел.

— Рисуй что надо. Открой фото на телефоне — и рисуй.

Роман покорно кивнул и на миг замер — чтобы достать телефон, ему нужно отпустить иридиевую плату. Он уже не слишком понимал почему, но от этой мысли его пробрало таким ужасом, что даже думать стало легче: нутряной животный страх окатил с ног до головы ледяной волной, смывая апатию и часть щупалец, бесцеремонно копавшихся в его мозгу.

«Черт! — только и подумал парень, на миг зажмурившись. — Юля, Юленька, выручай!» Набрав полную грудь воздуха, будто перед прыжком в воду, Волкогонов разжал непослушные пальцы, отпустил спасительный иридий и быстро достал из другого кармана смартфон, открыл нужную фотографию.

В голове тут же зазвучало отвратительное знакомое шипение:

— Ты не сможешь, человек. Сдавайся. Сдавайся уже. Для тебя нет надежды. Расслабься, позволь мне дать тебе свободу… Тебе не решить эту загадку. А если ты и решишь, ты не справишься.

Хриплый шепот самой Вселенной, второй, черной, просачивался сквозь каждую мысль, связывал, не давал пошевелиться, путал и засасывал. Расслабиться и правда очень хотелось, хотелось отдохнуть, забыться и забыть все, что произошло, и не думать о том, что еще может произойти. Это было так соблазнительно, так легко.

Но Роман упорно боролся и с навязчивым шепотом, и с желанием сдаться, и с чудовищной болью, которая нарастала в теле с каждой секундой. Сцепив зубы и бормоча случайные строчки стихов, парень выводил на классной доске схему будущей победы: солнечный луч, минерал, горшок с цветком, колба с водой, огонь на спиртовке.

Вырежь сердце, выкинь сердце, Вскрой свою душу и выкини душу…

Виталя же скакал по классу, хватая разные предметы и тут же их отбрасывая. Он улюлюкал, мычал и что-то непрерывно бормотал. Было похоже, что безумцу наконец-то улыбнулась судьба — он радовался непонятно чему и одновременно, отвлекаясь от своего кружения по кабинету, с раздражением подгонял Романа:

— Давай. Быстрей давай.

Отлепив от наполовину погрузившейся в пол парты желеобразный кусок протовещества, Виталя с силой швырнул его в доску, выражая высшую степень нетерпения.

— Торопись. Надо торопиться!

Когда рисунок был почти закончен, безумный гигант начал суетливо стаскивать на кафедру недостающие элементы: цветочный горшок с подсохшей геранью, набрал в пузатую колбу воду в лаборантской. Он крутит, вертит и тасует предметы, пока они не оказываются расположены так, как на рисунке.

— Вроде. Все. На месте, — с трудом выдавливает из себя парень, кладя на стол иридиевую плату.

Вместо солнца теперь тусклый свет осенних звезд, изредка просвечивающих сквозь тучи, подземный минерал заменил космический металл, а ненависть к апейрону сейчас ощущается куда сильнее, чем тогда любовь к Юле. Осталось только расположить воду, огонь, воздух и землю в нужном порядке. Только кто бы сказал, в каком? Думать почти не выходит, так что Роман обращается за помощью к своему единственному помощнику: