Читать книгу "Царь - Валерий Есенков"

Большие надежды возлагаются Иоанном на исполнительность и умение Новосильцева в посольских делах. Если трудами его, взяв во внимание добрую волю московского царя и великого князя и свободу мусульманского закона в пределах всего Московского царства, взойдёт в разум турецкий Селим, сменит на милость свой неправедный гнев и откажется от нелепой, для него же самого вредной затеи овладеть Астраханью и двинуться на Казань, с Девлет-Гиреем можно будет уладиться, любит деньги, собака, так на худой конец можно всё-таки дать ему эту стыдную Магмет-Гирееву дань, только бы заткнуть ему пасть и отвадить от зыбких московских украйн хоть на несколько лет. Тогда по Оке останутся небольшие отряды, гарнизоны московских стрельцов, разъезды и сторожи служилых казаков, земские же полки пойдут на Литву, может быть, вновь на Оршу, Минск, Вильну и Ригу, при поддержке опричных полков, глядишь, тем временем пронырливый Магнус овладеет Ревелем-Колыванью, тем и завершится погубительная война, никогда не желанная им.

А пока он лишь обещает королю Магнусу посильную помощь, новый ливонский правитель выступает из Москвы налегке, в сопровождении свиты, натурально, в военном отношении абсолютно бессильной. Впрочем, отважный авантюрист ничем не смущается. Едва вступив в пределы подаренного ему королевства, он во все стороны рассылает прелестные грамоты, в которых уверяет и бывших рыцарей, и местное население пока что не существующих даже в мечтаниях Латвии и Эстонии, которыми всё ещё владеют ливонские немцы и шведы, что новое королевство, вобрав в себя все прежние владения Ордена, останется державой свободной, что все московские наместники и воеводы выедут из него, что управлять король Магнус станет самовластительно и по прежним законам и что московскому царю и великому князю пойдёт всего лишь лёгкая дань, единственно в знак благодарности за его поистине царскую милость, причём за чистейшие и честнейшие намерения Иоанна ручаются перебежчики Крузе и Таубе, которые всего два года спустя представят своего благодетеля в оправдательной грамоте, составленной по настоянию литовского гетмана, яростного противника Иоанна на выборах польского короля, невероятным злодеем, кровавым убийцей, бесстыдным распутником, гнусным пьяницей и еретиком. Прелестные грамоты Магнуса прямо-таки ошеломляют многократно всеми ограбленную, истерзанную Ливонию: об этакой милости в отношении побеждённого вся Европа знать не знала и ведать не ведала ни в давно прошедшие времена, ни тем более в нынешний век. Обрадованные ливонцы в самом деле готовы сплотиться вокруг нового короля, правда, не сразу, а несколько погодя, когда выяснится на деле державная воля московского государя, а подаренный им король своими победами над шведами, поляками и литовцами покорит все сердца. В результате Магнусу удаётся нанять около тысячи немецких наёмников, причём трудно выяснить, чьи деньги идут на оплату их неумеренной алчности, поскольку, как выясняется, наёмные солдаты в долг не воюют, сам-то Магнус гол как сокол, нищеброд. К этому явным образом скудному воинству в пылу внезапно возбуждённых надежд присоединяется три эскадрона ливонских дворян. С этой горстью людей, не более полутора тысяч пеших и конных, неунывающий Магнус подступает к Ревелю-Колывани, к сильной крепости, в избытке снабжённой оружием и продовольствием, к тому же располагающей открытым портом, через который ревельский гарнизон может получать любую помощь в течение хоть десяти, хоть пятнадцати, хоть двадцати лет. Магнус и под Ревелем-Колыванью действует грамотами, пышно расписывая ту невероятную благодать, которая прольётся на новое Ливонское королевство единственно по небывалой милости московского царя и великого князя, а в той милости и сам он много-много уверен, поскольку не шутя почитает себя прямо-таки предназначенным для всевозможных милостей по рождению. Каково же его удивление, когда практичные и тоже алчные жители Ревеля не желают верить ни воинским дарованиям самого короля Магнуса, ни милостям царя Иоанна, именно потому, что это небывалые в европейской истории милости, ни процветанию нового королевства, которое пока что имеет быть единственно в пылком воображении Магнуса, а потому упрямятся и не только не распахивают настежь, но ещё крепче запирают на все засовы городские ворота. Впрочем, легкомысленный Магнус и к такому повороту событий относится с полнейшим спокойствием, приличным философу, до того он твёрдо уверен в себе, разбивает лагерь на виду у своих будущих, непременно покорных, а нынче заблудших овец, замыкает город в осаду и терпеливо ждёт обещанных подкреплений от Иоанна. Между тем прелестные грамоты Магнуса ошеломляют не только истерзанную Ливонию, но и Европу. О том, чтобы могущественный государь, будучи в здравом рассудке, просто так, за здорово живёшь, отдал столь благодатные, прямо-таки источающие золото земли какому-то приблудному прощелыге на полную волю всего лишь с уплатой какой-то смешной, сугубо символической дани, ни одному европейскому монарху не снилось ни в одном самом кошмарном сне, поскольку европейским монархам снятся только захваты, приобретения, отторжения именно благодатных, именно золотоносных земель, тем более ни одному из них и наяву не приснится сказать: моё государство слишком обширно, так мне чужого не надоть, помилуйте. Именно чужого и надо! Понятное дело, европейским монархам западает в голову только одна, вполне неразумная мысль: этот московский медведь либо последний ум растерял, как об нём во все трубы трубит его беглая шантрапа, искатели европейской свободы, либо сочинил им ловушку такого хитрейшего свойства, какой европейский свет ещё не видал. Германский император так и набрасывается на датского короля Фредерика, Магнусу старшего брата, который успешно воюет со шведами: не иначе, что козни твои, братца — на Ревель, а сам — на Стокгольм, одним глотком заглотнуть и Швецию, и Ливонию, шалишь, этакой силищи никому Европа позволить не может, у нас за этим строго следят, так что ты задумал, дай нам ответ, король Фредерик? Король Фредерик, верно почуя, что того гляди по мании императора вся Европа ринется на него, не желая допустить неприличного расширения Дании, отвечает поспешно, что в странном деле с Ливонией он сторона, что это пакостит Магнус, брат завистливый, непокорный, и со своей стороны нападает на императора: мол, сам в том виноват, что ливонскими землями овладевает кто ни попадя, и шведский король, и польский король, а за ними и микроскопический прусский герцог туда же, в твоём ведомстве дым коромыслом, не у нас, давно на них цыкнуть пора. Впрочем, нападает более для равновесия сил, а сам, лишь бы, не дай Бог, не возбудить вражду императора, спешит вступить в переговоры со шведами и, уж конечно, бросает приблудного Магнуса на произвол его неверной судьбы, то есть на сомнительную стойкость наёмников и не менее сомнительную помощь царя Иоанна, который и без Магнуса мечется с одного театра войны на другой.

Внезапное возведение приблудного Магнуса на ливонский престол, не предвиденное никем, в Польше производит ещё более невероятное действие: в Польше решают, что Иоанн просто-напросто помер, иным способом в Польше не в состоянии объяснить, по какой такой разумной причине в Москве могли какого-то приблудного Магнуса провозгласить королём. Уверенность в смерти Иоанна столь велика, что польский король спешит снестись с Радзивиллом Рыжим, изо дня в день изобретающим козни против Москвы, и настоятельно рекомендует ему забросить в Москву надёжных людей, уже вступивших в переговоры с боярами, которые уверяли, что готовы хоть сей минут передаться под благодатную польско-литовскую власть, то есть польский король и литовский великий князь торопится воспользоваться выпавшим случаем — дурацкой волей подручных князей и бояр таки втиснуть непокорное Московское царство в единую Речь Посполитую, как всего год назад удалось совершить с трусоватой Литвой. Вполне живой Иоанн тоже, обдуманно, терпеливо, ждёт скорой кончины престарелого, больного, бездетного, истощённого наслаждениями, давно осточертевшего своим подданным польского короля и загодя изготавливается к предстоящим выборам нового правителя Польско-Литовского государства, с той существенной разницей, что его замыслы прямо противоположны замыслам коварного потомка не менее коварного Сфорца. Как во всей своей внешней политике, так и в отношении Польши с Литвой он руководствуется корневой стародавней русской идеей: нам чужого не надо, но своей земли ни пяди не отдадим. Он принципиальный противник захватов и потому не посягает на Речь Посполитую. На освободившемся польско-литовском престоле его устроит тот претендент, который в обмен на вечный мир и честный военный союз с государем всей Русии признает его старшинство, как признает его Магнус, на тех же великодушных условиях полной самостоятельности, и без препирательств и войн возвратит ему законное наследие Владимира Святого и Владимира Мономаха. Под благовидным предлогом подтверждения данных в Москве грамот о перемирии он отправляет в Речь Посполитую своих соглядатаев, князей Канберова и Мещёрского. Он предвидит, что в Литве и Польше уже носятся тёмные слухи о многих казнях в Великом Новгороде, Пскове, Москве, и на все расспросы велит отвечать решительно, однако мягко, подчёркивая тесные связи заговорщиков с Литвой и Польшей, особенно с подлым изменником Курбским, с таким расчётом, чтобы от московского царя и великого князя не отшатнулось большинство польских и литовских служилых людей, которые пока что на его стороне: