Читать книгу "Повседневная жизнь этрусков - Жак Эргон"

Такие подмостки изображены и на надгробии из Клузия, но там на трибунах сидят судьи, распределяющие награды. Два магистрата, уподобляющие себя богам и принимающие позы олимпийцев на фризе сокровищницы сифниев, повернулись друг к другу, держа в руках скипетр или lituus, и совещаются. Стоящий позади них страж, исполняющий полицейские функции (об этом говорит связка прутьев в его левой руке), указывает своим жезлом на призовые вазы под платформой. На краю эстрады секретарь, положив себе на колени раскрытый диптих, записывает туда имена победителей: первый из них, в шлеме с гребнем, с копьем и щитом, только что исполнил пиррику; за ним следует кружащаяся танцовщица в блузе и юбке, напоминающих костюм женщин с фресок из гробницы Франчески Джустиниани; ее сопровождает флейтист; наконец, мы видим дискобола и его учителя.

В целом такая сцена, несмотря на lituus в руке судьи и на костюм танцовщицы, вполне могла быть греческой и разворачиваться, например, на Сицилии, неподалеку от Палермо, где, по воле случая, хранилось надгробие из Клузия. Но в ту же самую эпоху, в начале V века до н. э., и в том же Клузии на фресках из гробницы Обезьяны к сюжетам, общим для всей эллинской цивилизации — борьба, кулачный бой, военная пляска, конные состязания, — примешиваются более частные сюжеты местного характера. Любовь греков к палестре и стадию здесь как будто уступает место крестьянскому празднику. И дело не только в изображенных здесь обезьянке и бородатом карлике: на краю сиденья или ложа, поставив ноги на скамеечку, сидит дама в глубоком трауре, в черном плаще, закрывающем ее волосы и шею, точно капюшоном, держащая перед собой обеими руками зонтик от солнца. Это, несомненно, сама покойная, в честь которой устроены игры. По ходу игр появляются странные артисты: флейтист и танцовщица. Эта последняя — еще и эквилибристка: она танцует с подсвечником на голове, можно поклясться, что свечи в нем зажжены. Руки она при этом держит перед грудью, стуча кастаньетами.

Одежду танцовщицы можно назвать очень современной — или архаичной: блузка с запáхом, вышитый пояс и настоящая черная юбка. Наряд музыканта вызывает еще большее недоумение: облегающее светлое трико, доходящее до самой шеи, контрастирует с кирпично-красной кожей рук, обнаженных на три четверти, и лица, а также с широким кушаком, повязанным вокруг талии, с которого спереди спадают на бедра три языка материи. На голове у него широкополая «пиратская» шляпа, не имеющая аналогов во всем Древнем мире, если не считать шляп с ситулы из Чертозы и болонских бронзовых изделий, и напоминающая головной убор воина из Капестрано. Странный наряд, словно из гардеробной театра итальянской комедии! Вскоре мы убедимся, что некоторые маски с этрусских праздников напоминают Полишинеля и Арлекина. Но если приглядеться, то одежда бродячих актеров — это не взгляд в будущее, а пережиток очень далекого прошлого, извлеченный из сундуков: на похоронах знатной дамы из Клузия традиции предков должны были быть соблюдены, несмотря на засилье греческого стиля, и требовали неожиданной интермедии в местном стиле посреди модных состязаний.

Бои гладиаторов

Игры порой были кровавыми. Похоже, этруски долгое время сохраняли варварский обычай приносить пленников в жертву манам погибших воинов. В этой связи можно вспомнить Ахилла, возлагавшего жертвы на погребальный костер Патрокла перед началом похоронных игр:

…Четырех он коней гордовыйных С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная. Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было; Двух из них заколол и на сруб обезглавленных бросил; Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных, Медью убив их…

Картина похорон Патрокла долго не давала покоя этрускам, и они воспроизводили ее повсюду: на вазах из Фалерий и Клузия, на цисте[41] из Пренесте, на саркофаге из Орвьето, на урне из Волатерры, на фресках из Тарквиний и особенно в знаменитой гробнице Франсуа в Вольци. Джон Бизли насчитал семь памятников, относящихся к IV–I векам до н. э. и восходящих к одному утраченному прототипу. Скорее всего, изображения жертвоприношения уже не соответствовали реальному действию: теперь уже даже можно было обойтись без живых жертв, как в Риме на празднике Аргеев, когда в Тибр бросали 24 куклы, сплетенные из лозы. Кроме того, они позволяли семье усопшего возвысить свое горе до уровня греческой легенды и найти утешение в поэзии. Однако на протяжении своей истории этруски время от времени вдруг вновь начинали испытывать жажду крови. В середине VI века до н. э. жители Цере забили камнями пленников, захваченных в сражении при Алалии. В 358 году до н. э., во время войны между Римом и Тарквиниями, 307 римских солдат были принесены в жертву на форуме этрусского города. Во время гражданских войн, когда Октавиан захватил Перузию, поддержавшую его соперника Луция Антония, он принес 300 знатных горожан в жертву манам Юлиев, цинично заявив, что поступает со своими врагами по их собственному обычаю; возможно, эту идею подсказали ему этруски, бывшие на его стороне.

Поэтому не стоит отмахиваться от свидетельств и фактов, согласно которым именно этруски стали родоначальниками гладиаторских боев: древние рассматривали это как прогрессивное явление, поскольку, вместо того чтобы убивать пленников на могиле, их заставляли сражаться между собой перед ней, что давало победителю шанс выжить. Николай Дамасский, живший во времена Августа, утверждал, что Рим заимствовал этот обычай примерно в первой половине III века до н. э. Кроме того, слово lanista («хозяин гладиаторов») имело, по мнению древних грамматиков, которое разделяли грамматики Нового времени, этрусское происхождение. Наконец, Отцы Церкви, с негодованием обличавшие кровавое безумие цирковых зрелищ, могли еще видеть шута, который уносил с арены трупы между боями и, что характерно, был одет в костюм этрусского Харуна с молотом.

Однако полное развитие и классическую форму бои гладиаторов приняли вовсе не в Этрурии, а в Кампании и Лукании. Начиная с IV века до н. э. на фресках в Капуе и Пестуме появляются гладиаторы, сходящиеся двое на двое, в шлемах с султанами, со щитами и копьями, покрытые ранами и истекающие кровью. В Центральной Италии гладиаторами чаще всего становились горцы-самниты; среди различных категорий, на которые подразделялись гладиаторы по типу вооружения, самыми древними были «самниты», позже Сулла добавил к ним «фракийцев», а Цезарь — «галлов». «Самнит» долгое время оставалось родовым понятием, а Кампания — базой, где набирали гладиаторов, средоточием их школ и восстаний.

В Этрурии ничего подобного не было. Бесполезно искать там на барельефах и фресках поединки двух воинов с мечами в руках. Но там можно найти кое-что другое, более древнее, более таинственное и более глубокое: хотя гладиаторские бои разворачивались в других местах, их принцип был отображен на фресках в Тарквиниях начиная с VI века до н. э.

Игры Ферсу

На фресках из двух захоронений второй половины VI века среди сцен похоронных игр изображена странная схватка, одновременно являющаяся казнью и задолго возвещающая растерзание мучеников дикими зверями в римских амфитеатрах. На фреске из гробницы Авгуров осужденного на смерть человека рвет разъяренный пес, вонзивший зубы в левую ногу несчастного. Тот практически обнажен, если не считать набедренной повязки, и на его теле видны многочисленные следы от укусов. Как бы он ни размахивал дубинкой в правой руке, на голову ему надет мешок, полностью закрывающий обзор, и он вынужден наносить удары вслепую. Шанс на спасение жизни у этого мнимого Геркулеса ничтожно мал.