Читать книгу "Мое особое мнение. Записки главного редактора «Эхо Москвы» - Алексей Венедиктов"

Другой случай – интервью с бывшим президентом Азербайджана Гейдаром Алиевым. Меня попросили только об одном: не спрашивать, будет ли Алиев снова выдвигаться на пост президента Азербайджана. А дело было за три месяца до выборов. Как я могу об этом не спросить? Мир ждет. Я адресую этот вопрос от радиослушателей, мол, не я же его задаю, а Иван Иваныч из Баку. Вы собираетесь выдвигаться на новый срок? Алиев говорит: «Алексей Алексеевич, я сейчас в другой стране, а о своих планах я буду говорить у себя в Баку». Идет интервью, я снова о своем: вот Иван Иваныч из Пензы интересуется, что вы будете делать после 2003 года? Он снова отвечает: «Алексей, я уже сказал, что не буду отвечать на этот вопрос». Провал. Интервью подходит к концу, я снова спрашиваю: «Гейдар Алиевич, так будем баллотироваться или не будем?» Он так посмотрел на меня, что я подумал, что меня здесь же и закопают. Но Алиев произнес: «А что, все этим оставлять, что ли?» Тут же в агентства France Press, Reuters посыпались молнии: «Гейдар Алиев выдвигается на новый срок». Но с тем же успехом он мог меня послать, никогда не знаешь, как будет. Никогда не надо опускать руки, нужно находить эмоциональную струю, чтобы вызвать если не на откровенность, то хотя бы на комментарий. После интервью мы пили коньяк.

Память у меня учительская, хорошая, и аналитический ум тоже неплохой. Я умею фильтровать: могу открыть газету и понять, что это я уже знаю, уже читал, и на этой странице меня интересует только вот это. Я с пятого класса читаю страницами – я фотографирую, съедаю информацию.

Я нервничаю только тогда, когда разговариваю либо с иностранцами, чей язык я не понимаю и из-за перевода не удерживаю ритм, либо когда приходят совершенно фантасмагорические для меня персоны, перед которыми я благоговею – у меня начинает неметь язык и отниматься ноги. Например, мое интервью с Майей Плисецкой: я растерялся – пришла королева. И был собой чрезвычайно недоволен, хотя все говорили: ой, какое интервью замечательное! А я понимаю, что не сделал и одной сотой того, что должен был. Я ею просто любовался, что запрещено журналистам вообще. Очень тяжелое было интервью с Клинтоном: ты понимаешь, что напротив тебя ядерная кнопка! Реально! Напротив нас на столе был разложен ядерный чемодан, стояла охрана и связисты. Я видел, как за сутки до прихода Клинтона раскладывали всю эту связь, спросил у переводчика: это нам здесь зачем? На что получил ответ: президент во время интервью должен иметь возможность встать, отдать указание на ядерное поражение, сесть и продолжить интервью. Это, конечно, сковывает… плюс огромная толпа, которая меня отвлекает. Но это все мелочи: на самом деле просто готовиться надо лучше, как я всегда говорю моим журналистам. Очень много сложных собеседников, все они разные. И даже если вы берете в 147-й раз интервью, а атмосфера и настроение другие, то это будет всегда по-разному.

Самым большим журналистским провалом в моей карьере я могу назвать интервью с великой Майей Плисецкой. Мышь и гора. Мышь – это я. Она была не в духе, отвечала «да», «нет», «может быть». А это прямой эфир. Не надо было говорить про ее артистическую деятельность, надо было про жизнь говорить. А я подготовился, я прочитал мемуары, вот и не смог съехать с рельс. Она заморозила меня своим взглядом, снежная королева. В результате – провал, до сих пор стыдно. Хотя мне говорили: да обычное банальное интервью! Банальное интервью с Плисецкой… Провал!

9 мая 1991 г. я делал передачу, спрашивал людей в возрасте: помнят ли они 22 июня 1941 года. Встал у Могилы Неизвестного Солдата, там возлагали цветы. Шел патриарх Алексий II, свежеизбранный. И тут я почувствовал, что мне этот человек безумно интересен. Знаете, так бывает, ты стоишь, берешь интервью по две минуты. Они все мимо тебя идут, Лужков и прочие. А патриарх, он какой-то другой. Когда он ответил, я выключил микрофон, но он не отходил, вспоминал начало войны. Он на меня произвел тогда впечатление своего. И потом лет пять или шесть на разных мероприятиях он помнил об этом интервью, я подходил к нему всегда. Но, честно говоря, хорошего интервью с патриархом я не видел и сам не придумал. Хотя я просил, но он не давал такого большого, какое бы мне хотелось сделать. Солженицын, патриарх – мои упущенные возможности. Сделать интервью о том, что они думают о жизни, не получилось.

2000 год. Сорок второй президент США Уильям Джефферсон Клинтон, давая интервью в студии «Эха Москвы», выглядел усталым. Четыре часа переговоров с Путиным, еще час пресс-конференции с ним в Кремле. Он явно не понимал, что делает на этой маленькой радиостанции. Ему хотелось есть. С утра, по его словам, была одна банка кока-колы. На мой первый вопрос про ракеты он отвечал так долго и занудно, что надо было его остановить. Но как? 18 телекамер пристально следили за каждым его движением. И тогда я под столом пнул его по ноге: мол, по́лно уже, уймитесь. Надо отдать должное президенту: свернул он ответ секунд в 12. Пришла очередь задавать вопрос. И я, вальяжно и медленно, начал строить конструкцию. Вдруг получаю ответку: ботинок из, видимо, хорошей крокодиловой кожи президента США врезал мне по косточке: мол, понял уже, уймитесь. Я хромал дня два. Обувь у него, видимо, была хорошая.

* * *

Мой экстравагантный имидж сложился сам собой. Я начинал работать почтальоном и учился на вечернем. Рано утром вставать, в 6.30 надо быть уже на работе, не до нарядов. Борода тоже отсюда: бриться некогда. Волосы имеют всклокоченную структуру от природы. А галстук я в последний раз надевал на выпускной. Было жутко неудобно, осталось ощущение, что он мешает танцевать и целоваться. Поэтому я перешел на клетчатые рубашки. Отчасти это профессиональный прием. На пресс-конференциях я заметнее. Все в пиджаках, а я в яркой рубашке, и меня скорее выберут, чтобы я задал вопрос. В 1997 году шеф протокола президента Ельцина дал мне разрешение на приемах в Кремле появляться без галстука, но в пиджаке. Пиджак пришлось купить, в нем я и женился. Теперь у нас в семье это называется «дедушкин пиджак» – ельцинский, в смысле. И я Борису Николаевичу, когда он уже ушел на пенсию в 2000 году, про это рассказал. Он ответил: вот видишь, без меня бы не женился.

Меня иногда спрашивают, почему чуть ли не в каждом интервью есть пассаж про выпивку? Во-первых, это часть имиджа – бухать вискарик. Во-вторых, раз спрашивают – значит образ работает. Это история чисто политическая. Во время Болотной, когда организаторы протестов и мэрия Москвы пытались договориться, чтобы не было массовых столкновений, позвонил мне Горбенко, вице-мэр Москвы: «Слушай, у тебя есть телефоны Рыжкова, Немцова, Пархоменко?» Я говорю: «Что за дурацкий вопрос? Конечно, есть». – «А кинь мне телефончики». Да ради бога! Но я им сначала позвонил и спросил: «Могу дать?» Да, давай. Кинул телефоны. Дальше звонок, по-моему, Рыжкова Володи: «Слушай, мы тут сидим у Горбенко. Тут же еще и Колокольцев. Мы договорились, что мы на Болотную переводимся. Приезжай, потому что ты способствовал». Я взял бутылку вискаря, естественно. В гости просто так не ездят. Приехал. И это стало публичным. После этого Венедиктов плюс вискарь, оказалось, что это имеет еще некий такой дополнительный смысл… Поэтому я стал это всячески раздувать, что я лоббист, посредник и вискарист.

Мой любимый напиток – Macallan 18 years. На самом деле я пью все, кроме томатного сока. И могу не пить вообще. Для меня это, конечно, часть образа, но при этом если хороший вискарь, то почему нет?! И вот эта история с Болотной, она просто приклеилась. И Лимонов начал шуметь, что Венедиктов это устроил с вискарем, в пьяном виде. Да ничего подобного не было. Тем более, повторю, я коммуникатор. У меня попросили телефон, и я дал телефон с разрешения. У меня записная книжка большая. Была с ней одна история занимательная. Лечу я в Мурманск на один день без ночевки. В самолете выронил телефон, спохватился не сразу. Потом мне надо позвонить – нет телефона. А у меня – всё там! Я своей помощнице, которая со мной ездила, говорю: «Катя, позвони в аэропорт. Телефона-то нет. Может, они нашли?» Она звонит, потом хохочет и говорит: «Ну, да, нашли». Nokia такая, старенькая. Они нашли его, открыли: решили, чтобы найти хозяина, посмотреть первые звонки, которые были получены: Песков, Громов, Тимакова, Колокольцев. Они запечатали мобильный в конверт и отправили в Москву с красной пометкой «не вскрывать». Меня встретили у трапа самолета.