Читать книгу "Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера. 1920-1945 - Генрих Гофман"

Полгода, за которые большинство других заключенных выпустили на свободу, все шло хорошо – если в таких обстоятельствах вообще что-то может идти хорошо. Потом, в конце июня 1948 года, лагерь перестроили под лагерь для беженцев, и меня перевели в Мюнхен, в здание, где раньше располагалась гауптвахта для чернокожих солдат американской армии. Здесь условия были примитивны до крайности, мы жили в бараках с трехъярусными деревянными нарами и какими-то старыми, заплесневелыми соломенными матрасами. Но были и большие преимущества: родным разрешали навещать нас каждый день после обеда и оставаться до темноты, нам позволяли выходить во двор на открытый воздух – изумительное чувство, пускай даже нас окружала колючая проволока! И очень скоро не только родственники, но и некоторые друзья смогли иногда нас навещать. Все это казалось слишком хорошо, чтобы длиться долго.

Так и вышло. Незадолго до Рождества заключенных без предупреждения загнали в грузовики и отвезли в лагерь Лангвассер под Нюрнбергом. Постоянные переезды и разлука с женой не прошли для меня даром, и это оказалось последней каплей. У меня случился нервный срыв: когда мне велели собирать вещи, я попытался разрезать вены бритвой и отчаянно сопротивлялся, когда меня хотели засунуть в грузовик. В результате меня отправили не в Лангвассер, а в палату психиатрической больницы. В тот же день моя верная жена приехала ко мне, и ей удалось успокоить меня. Но мысль о том, чтобы провести ночь в сумасшедшем доме, показалась мне еще хуже, чем мысль оказаться в лагере, и очень скоро меня выпустили из-под наблюдения и отправили в Лангвассер.

Первые недели в лагере я провел в лазарете, и эти недели оказались отнюдь не такими страшными, как я боялся. Моя добрая жена преданно последовала за мной в Нюрнберг, где часто навещала, приносила еду, книги и цветы и во всем старалась помочь мне справиться с обуявшей меня фобией колючей проволоки.

Итак, мы подходим к моему следующему и последнему узилищу, лагерю для интернированных в Эйхштетте. Теперь мы уже считались не заключенными, а интернированными и вследствие этого пользовались многими привилегиями, правда, от тюремной атмосферы мы не избавились, так как здание, в котором нас держали, на самом деле было Эйхштеттской тюрьмой. И хотя двери наших камер постоянно оставались открытыми и мы могли собираться где хотели, окошки камер, расположенные под самым потолком, не пропускали ни единого солнечного лучика и не давали даже мельком увидеть внешний мир. А это, как мне казалось, было еще хуже, чем приводившая меня в ужас колючая проволока.

Во время пребывания в лагерях и тюрьмах я не переставал подавать апелляции. Первая инстанция подтвердила приговор; но по дальнейшей апелляции наказание смягчили до четырех лет в трудовом лагере, конфискации восьмидесяти процентов собственности и возвращения гражданских прав. К вердикту присовокупили особую поправку о том, что звания официального фотографа, профессора, члена городского совета, обладателя золотого партийного значка ни в коей мере не вменяются мне в вину при решении моего дела. Во время слушания по этой второй апелляции в мою защиту вызвали тридцать пять свидетелей и представили более сотни документов, в основном данные под присягой показания людей, подвергавшихся в Третьем рейхе преследованию по политическим или расовым основаниям, жизни которых я спас или которые были освобождены из концлагерей благодаря моему вмешательству.

Благодаря предусмотрительности моей дорогой жены, которая принесла мне крохотную наряженную елочку, Рождество 1949 года и Новый год я встретил почти с ощущением счастья, и 4 февраля 1950 года меня наконец-то выпустили, и я снова стал свободным человеком.

Долгое время после освобождения мне не нужно было ничего другого, кроме как сидеть на месте и всем существом наслаждаться тем единственным важнейшим фактом, что я снова на свободе. Страшный темп, в котором я прожил более двадцати лет, страхи и тревоги, лишения и бедствия, физические и моральные, арест, потрясение не только от конфискации всего, что я имел, но и от запрета на занятие любой деятельностью, которая даже в моем возрасте могла бы дать мне надежду начать с начала и зарабатывать себе на хлеб, – все это соединилось, чтобы нанести мне тяжелый урон. Но тут мне сослужила хорошую службу крепкая порода баварских крестьян, из которых я происходил. Долгое время я страдал от сильных головных болей и бессонницы, и мое сердце было уже не так здорово, как могло быть. Постепенно благодаря заботам моей жены ко мне стали возвращаться физические силы. Сейчас мне кажется, я настолько здоров и крепок, насколько можно ожидать от человека моих лет. Признаюсь, что в моральном смысле с меня достаточно; я не хочу новых переживаний, не нуждаюсь в новых побудительных мотивах и довольствуюсь тем, что сижу в мире и покое.

Хотя суд по второй апелляции постановил вернуть мне двадцать процентов собственности и имущества, власти пока еще раздумывают, сколько же это – двадцать процентов. Когда-нибудь – скоро, я надеюсь, – решение будет принято, и мне вернут эти проценты, чему бы они ни равнялись. Тем временем баварское правительство выплатило мне некоторую сумму авансом, и ее достаточно для удовлетворения наших скромных нужд, пока финансовый вопрос не будет окончательно утрясен.

В таких обстоятельствах неизбежно начинаешь философски задумываться о прошлом. В числе прочего меня глубоко потрясла истинность пословицы о том, что друзья познаются в беде. Только после освобождения я понемногу добился, чтобы моя жена рассказала мне обо всех жертвах и лишениях, которые она пережила из-за меня. Она продала скромную коллекцию ювелирных украшений, меха, одежду и все остальное, что представляло хоть какую-то ценность, в непрестанной борьбе за то, чтобы добыть деньги на бесконечные поездки, когда она навещала меня во всех лагерях и тюрьмах; деньги на несколько гостинцев и сигарет, которые она покупала часто по жестоко завышенным ценам черного рынка, чтобы немного меня поддержать; деньги на крышу над головой и хотя бы минимум вещей первой необходимости, чтобы как-то свести концы с концами. С другой стороны, у меня было множество «друзей», которые в прежние времена всегда с большой охотой пользовались нашей благосклонностью и имели все основания быть нам благодарными. Но в час нужды ни один сам не пришел на помощь, но, подобно евангельскому фарисею, переходил на другую сторону дороги. А моя жена, и я рад был об этом знать, не унизилась до обращения с просьбами к тем, кто не испытывал ни благодарности, ни угрызений совести.

Оглядываясь на прошлое, я вижу позади наполненную и увлекательную жизнь. Я неуклонно и уверенно поднимался вверх в своей профессии, когда моя страна находилась в зените своего величия; я пережил ее крах в первой войне, ее возрождение между двумя войнами и находился в штормовом центре событий, которые привели к ее окончательному крушению и распаду. В свое время я скопил большое состояние, жил беззаботно и приятно и потерял все, чем владел. Моя профессия дала мне возможность объездить всю Европу – я побывал в Англии, Франции, Нидерландах, в Италии, Греции и России, во всех уголках Германии и старой Австро-Венгерской империи. За тридцать с лишним лет на самолете, поезде и автомобиле я проехал и пролетел больше полутора миллионов километров. Многие знаменитые монархи, принцы и простые люди, мои современники, стояли перед моей камерой, и, если сосчитать все фотографии, сделанные мной и моими помощниками в филиалах, разбросанных по всей Европе, их должно получиться где-то около двух с половиной миллионов. Словом, я жил, и жил хорошо, и выжил лишь с небольшими потерями.