Читать книгу "Девочки - Эмма Клайн"

Легко понять, откуда пошла эта путаница, — конечно, люди усмотрели в этой мазне что-то демоническое, решили, что это таинственный, роковой знак. Представить, что это следы черной мессы, куда проще, чем поверить в то, чем это было на самом деле: просто сердечком, какие, бывает, малюют в своих тетрадках влюбленные школьницы.

Я прошла где-то с милю вверх по шоссе, вышла к съезду и заправке “Тексако”. Я расхаживала между желтыми лампами, которые шипели, как бекон на сковородке. Раскачивалась на носках, смотрела на дорогу. А когда наконец поняла, что никто за мной не вернется, позвонила из автомата отцу.

Трубку сняла Тамар.

— Это я, — сказала я.

— Эви, — сказала она. — Слава богу. Где ты? — Я так и видела, как она крутит телефонный провод, наматывает его на палец. — Я знала, что ты скоро объявишься. Так твоему отцу и сказала.

Я объяснила, где я. Голос у меня то и дело срывался, она, наверное, слышала.

— Я выезжаю, — сказала она. — Только никуда не уходи.

Я уселась на бордюр, уткнулась головой в колени. Прохладный воздух был первой вестью об осени, на шоссе 101 вспыхивали созвездия задних фар, огромные грузовики, взревев, набирали скорость. Я выискивала оправдания Сюзанне, пыталась выжать из себя хотя бы одну причину для такого ее поведения. Не было ни одной, только ужасное, стремительное осознание — мы с ней никогда не были близки. Я ничего для нее не значила.

Я чувствовала на себе любопытные взгляды дальнобойщиков, которые покупали на заправке пакетики семечек, ровными струйками сплевывали табачную слюну. Отеческое шарканье, ковбойские шляпы. Я знала, они присматриваются к моему одиночеству. К моим голым ногам и длинным волосам. Но, должно быть, я искрила яростным шоком — не подходи! — и они меня не трогали.

Наконец я увидела белый “плимут”. Тамар даже зажигание выключать не стала. Я шлепнулась на переднее сиденье и при виде знакомого лица Тамар от благодарности даже начала заикаться. Волосы у нее были влажные.

— Даже высушить не успела, — сказала она.

Она смотрела на меня — беззлобно, но озадаченно. Ей явно хотелось меня обо всем расспросить, но она, наверное, понимала, что я не стану ничего рассказывать. Подростки обитают в скрытом ото всех мире, откуда их изредка вытаскивают силой, а они постепенно приучают родителей к своему отсутствию. Я отсутствовала уже давно.

— Не бойся, — сказала она. — Он не сказал твоей маме, что ты сбежала. Я его убедила, что ты скоро вернешься и не стоит ее зря волновать.

Мое горе разрасталось, я ничего не замечала, кроме пустоты. Сюзанна меня бросила, навсегда. Свободное падение, внезапная пустота под ногами вместо ступеней. Тамар одной рукой порылась в сумочке, вытащила золотую коробочку, обтянутую тисненой розовой кожей. Похожую на визитницу. Внутри оказался косяк, она кивнула в сторону бардачка — я вытащила зажигалку.

— Отцу не говори, ладно? — Она затянулась, не спуская глаз с дороги. — А то он и меня под замок посадит.

Тамар не врала: отец и вправду не стал звонить матери. Его, конечно, трясло от злости, но видно было, что ему еще и стыдно, как будто дочь — это такое домашнее животное, которое он забыл покормить.

— С тобой могло что-нибудь случиться. — Он говорил словно актер, которому пришлось угадывать забытую реплику.

Тамар невозмутимо погладила его по спине и ушла на кухню, налила себе колы. Оставила меня наедине с его жарким, нервным дыханием, моргающим, перепуганным лицом. Он разглядывал меня издали, его беспокойство постепенно утихало. Столько всего случилось, что страшно мне не было, стылого отцовского гнева я не боялась. Что он мне мог сделать? Что он мог у меня отнять?

А потом я снова оказалась в своей блеклой комнатке в Пало-Альто, с лампой, с ее безликим командировочным светом.

Когда я на следующее утро вышла в гостиную, дома никого не было, Тамар с отцом уже ушли на работу. Кто-то — скорее всего, Тамар — оставил включенным вентилятор, пластмассовое на вид растение подрагивало в потоках воздуха. До моего отъезда в школу оставалась какая-то неделя, семь дней в отцовской квартире, — мне казалось, это ужасно много, нужно было перетерпеть целых семь ужинов, и в то же время до несправедливого мало — я не успею обрасти привычками, прошлым. Делать было нечего, только ждать.

Я включила телевизор и под его уютное бормотание принялась рыться на кухне. В шкафчике нашлась коробка рисовых “Криспис”, на донышке еще оставался тоненький слой хлопьев, я вытряхнула их в руку и высыпала в рот, сплющила пустую коробку. Налила себе чаю со льдом, сложила крекеры приятной, солидной стопочкой, будто покерные фишки. Подтащила еду к дивану. Но, не успев усесться, взглянула на экран и застыла.

Вихрь кадров, двоится, множится.

Поиски преступника или преступников пока не увенчались успехом. Диктор сообщил, что Митч Льюис отказался давать какие-либо комментарии. Я стиснула взмокшие ладони, посыпались осколки крекеров.

Только после суда все начало проясняться, ночь выстроилась в теперь всем известную линию. Каждую деталь, каждое движение предали огласке. Иногда я гадаю, а какая роль досталась бы мне. Что из этого было бы на моей совести. Конечно, проще всего думать, что я ничего бы не сделала, что я бы их остановила, что мое присутствие удержало бы Сюзанну среди людей. Но это все желаемое, убедительные сказочки. Рядом отиралась и другая возможность, настойчивая, невидимая. Чудовище под кроватью, змея под нижней ступенькой: а вдруг я бы тоже поучаствовала.

А вдруг бы оказалось, что это легко.

Бросив меня на дороге, они поехали прямиком к Митчу. Еще тридцать минут в машине, тридцать наэлектризованных из-за моей эффектной отставки минут: теперь они стали единым целым, настоящими палом никами. Сюзанна облокотилась на спинку переднего сиденья, искря амфетамином, излучая четкую уверенность.

Гай свернул с шоссе на двухполосную дорогу, проехал лагуну. Низенькие, оштукатуренные мотели возле съезда, воздух, перченый от нависающих эвкалиптов. На суде Хелен утверждала, что именно в этот момент ее охватили сомнения, о которых она сообщила остальным. Но я ей не верю. Если кто-нибудь и колебался, то в глубине души — всплывали в голове, лопались пузырики мутной пены. Но их сомнения ослабевали, как ослабевают в памяти подробности увиденного сна. Хелен вдруг спохватилась, что забыла дома нож. Согласно судебным отчетам, Сюзанна накричала на нее, но за ножом они все-таки решили не возвращаться. Их уже накрыло волной, утащило мощным течением.

Они оставили “форд” у дороги, даже прятать его не стали. Пока шли к воротам, они, словно бы внутренне примерившись друг к другу, стали двигаться в унисон, единым организмом.

Я знаю, что они увидели. Гравиевую дорогу, за ней — дом Митча. Спокойную ширь залива, форштевень гостиной. Знакомый вид. До того, как я у них появилась, они месяц прожили у Митча — ловили моллюсков мокрыми полотенцами, чуть не разорили Митча на доставке еды. И все-таки, думаю, той ночью дом — фасетчатый, яркий, как леденец, — поразил их, как и в тот, первый раз. Его обитатели были обречены — обречены до того неотвратимо, что вся группа почти готова была заранее их пожалеть. За полную беспомощность перед катившейся на них лавиной, за их уже бесполезные — как пленки, поверх которых записали белый шум, — жизни.