Читать книгу "Принцесса с дурной репутацией - Надежда Первухина"

— Э-э, нам нужен один. Там вот слово есть… Э, рамбатон.

— Это словосочетание. Межгалактическая семиотическая полугруппа, Кривовидная туманность. Может переводиться как «Где я?» или «На ком я?» Еще тексты на указанном языке будут?

И тут туфелька разразилась целым потоком слов, а возможно, и словосочетаний и даже нецензурных выражений, не принятых в Кривовидной туманности. Я их здесь не привожу — смысл? — лучше дам перевод от кубика:

— Существа! Существа, среди которых, я надеюсь, есть цивилизованные! Я органоид из Кривовидной туманности, само не местное. Я отстало от органо-носителя, не имею энергетического заряда, самостоятельно перемещаться не могу. Прошу помощи! Прошу помощи! Захвачено в плен местным органическим монстром, связь с носителем потеряна. Нахожусь в опасности самоуничтожения. Прошу помощи! Прошу помощи!

— О как, — грустно сказал Себастьяно. — Я ей, значит, монстр. А еще бархоткой ее полировал…

— Себастьянчик, это — оно. Средний род. Но не это главное. Опасность самоуничтожения — это вам не шутки. А если она самоуничтожается с таким взрывом, что весь замок по камушку разнесет?

— Нужно найти ее носителя, — сказала Оливия. — Девицу, да, Себастьян?

— Выглядела как девица, — кивнул наш романтик. — А там кто знает.

— Вот что, — придумала я. — О’кей, анапестон! Переведи этому… существу: мы тебе не враги. Мы хотим найти твоего органоносителя, но не знаем, где и как. Подскажи нам, что делать.

Анапестон, умничка, перевел. И ответ тоже:

— Я не знаю, — сказало существо. — У меня мало интеллектуальных способностей, чтобы провести полный анализ ситуации и выдать конструктивное решение.

— Что с туфли возьмешь, — пробормотала Оливия.

— Но, может быть, тогда не надо самоуничтожаться? Ты пока спокойно сиди за пазухой у Себастьяно, а мы будем искать твоего органоносителя.

— Но мне грустно, — молвила туфелька. — А чем мне становится грустнее, тем ближе опасность самоуничтожения.

— Голубушка, ну мы ж не комедианты, чтоб тебя веселить. У нас дела. Важные. Анапестон, переведи.

— Вот что, — тут осенило Оливию. — Пускай тебе Себастьяно книги читает — сказки там, стихи…

— Я же ни слова не понимаю, — опять расстроилась туфелька. — Одно расстройство! Ой, сейчас как самоуничтожусь…

— Шантажистка, — я развела руками. — Себастьянчик, придется мне доверить тебе свой секретный прибор. Пусть прибор общается с туфелькой на языке ее родины, но как только завидишь кого чужого — прячь! О’кей, анапестон, проведи авторизацию Себастьяно Монтанья, теперь он тоже станет твоим пользователем.

Так что Себастьяно стал временным хранителем анапестона (вместе с бархатным мешочком) и по-прежнему депрессивно настроенной туфельки.

Некоторое время мы послушали, как анапестон читает туфельке сказку о принцессе, у которой были очень длинные косы и она обожала ими душить приезжавших свататься женихов. Сказку сочинили в какой-то очень далекой галактике, но я подумала, что принцессы везде одинаковы, хоть с косами, хоть лысые, хоть с рогами. Хорошо, что Оливия, по крайней мере, только герцогиня и бритая.

Когда нам стало скучно так, что впору подумать о самоуничтожении, мы оставили Себастьяно, еще раз надавали ему указаний, как прятать туфельку и анапестон от досужих глаз, и пошли прочь из гобеленной, болтая о том о сем. Оливия беспокоилась — успеет ли анапестон при такой на него нагрузке еще и стихи сочинить, но я советовала ей напрячь мозги на тему другого предмета — босоногой дамочки в розовом.

— Давай еще раз обойдем весь замок, — предложила я. — Вдруг она где-нибудь скрывается, в какой-нибудь комнатке, про которую никто не знает. Вон крыло с картинной галереей — там сроду никто не бывает, а вдруг там еще есть помещения, и эта прелестница там преспокойно проводит время, забыв о долге перед своей собственной обувью.

И мы направили наши стопы в картинную галерею.

Серый свет осеннего дня, проникавший в огромные окна, словно убивал все краски на картинах — они тоже становились какими-то серыми, выцветшими, а лица на них — плоскими, вялыми, пыльными и недовольными. Пейзажи, все как один, изображали некую пустошь, размытую дождем, или деревья, с которых облетают под порывами ветра последние листья. А про натюрморты я вообще молчу.

Дойдя до таинственной картины, где был изображен молодой герцог Альбино, незнакомец в глухом черном плаще и очаровательная белокурая девочка, мы остановились. Все-таки что это за незнакомец? А еще мне показалось, что в прошлый раз у картины была другая рама.

Я сказала об этом Оливии.

— Да ладно, — отмахнулась она, но тоже принялась изучать раму: — Смотри-ка, она действительно другая!

— Что ты имеешь в виду?

— Материал, из которого она сделана. Это не дерево, не металл, не стекло… Вот, потрогай. Холодное, да что там, просто ледяное!

Я коснулась рамы, провела по ней рукой. Да, несмотря на резьбу и позолоту, ясно было — вещь нездешняя.

— Она немного напоминает мне анапестон — по тому, какая ледяная. Мессер Софус говорил, что анапестон ледяной потому, что копит энергию. Значит, эта рама, может быть, вовсе и не рама, а какой-то прибор, тоже накапливающий энергию для чего-то… И может быть, это вовсе не картина, а окно. Или дверь. В какое-то другое пространство.

Я принялась трогать завитушки на раме, постучала по полотну картины — оно не прогнулось, сзади было что-то твердое. Точно, дверь.

— Знаешь, если эта штука похожа немного на анапестон, может, и работает она после тех же волшебных слов: «О’кей, дверь!»

— О’кей, дверь, — усмехнулась Оливия, и…

И ничего особенного не произошло. За исключением того, что рама запульсировала бледно-голубым светом и приятным женским голосом сказала:

— Подтвердите авторизацию.

— Вряд ли она распознает мое имя, — прошептала я. — А вот твое — наверняка. Ведь все это точно связано с твоим отцом!

— Герцогиня Оливия Монтессори, — хриплым от сбившегося дыхания голосом сказала Оливия.

— Авторизация подтверждена.

И картина просто… растаяла, осталась только мерцающая рама. За нею открывалась абсолютная чернота.

— Что там может быть? — спросила у меня Оливия.

— Абсолютно все что угодно. И поэтому я тебя туда не пущу и сама не полезу.

— Как это? Такая тайна, а мы отвернемся и спокойненько от нее уйдем?

— Да, как все нормальные люди.

— Но мы — не нормальные. Я — во всяком случае! Я урод, калека, так что мне не страшно соваться в какую-нибудь черную дыру!

— Так я и пустила тебя одну! От тебя даже черной дыре станет тошно! Отойди, я первая лезу. Если что, на мое жалованье поставишь мне памятник.