Читать книгу "На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг"

Услышав еще один вариант своей фамилии, я быстро назвал номер заключенного: 24972-050.

Три последних номера обозначали один из пятидесяти американских штатов. На нашивке с моим именем красовалась зашифрованная цифра 050 – код штата Нью-Джерси, где я и совершал свои преступления.

Все форт-фиксовские зэки прекрасно разбирались в тюремных криптограммах и зачастую искали земляков по номерам. «Inmate Number»[209] присваивался американскому федеральному преступнику раз и навсегда, на первую и все последующие ходки.

…Начался экспресс-медосмотр, состоящий из достаточно нелепых телодвижений. Нам приказали поднять и показать ладони рук, медленно покрутиться вокруг собственной оси, повращать головой во всех возможных направлениях и по очереди задрать для осмотра наши разноцветные ноги.

Всё вместе, особенно с учетом скорости медицинской проверки, превращалось в веселый детсадовский танец «утят», исполняемый попахивающими потом взрослыми мужиками. Изюминку тюремному балету придавало отсутствие одежды – я впервые видел своих сокамерников в исподнем. По нелепым тюремным «понятиям» Форта-Фикс дать увидеть себя в трусах считалось большим «западло». В этом невинном вопросе солидные и накачанные преступные дядечки превращались в воспитанниц института благородных девиц, еще не познавших плотской любви. Excuse mua, mille pardon![210]

Надевание штанов и шорт происходило молниеносно и в обстановке полной тишины и секретности. Причем особо стыдливые субъекты прикрывались еще и полотенцем, хотя только что стояли в трусах у всех на виду.

Несмотря на адскую жару и влажность, подавляющее большинство зэков надевало поверх трусов неудобные синтетические шорты. В этих же шортах 90 % обитателей Форта-Фикс укладывались спать.

Для выхода на улицу поверх трусов и шорт, уже третьим слоем, напяливались форменные брючата.

Наверное, мои товарищи по нарам как огня боялись «нападения» нескольких субтильных и женоподобных отрядных гомосексуалистов.

Меня же волновал один вопрос: почему в исподнем или в шортах выше колен засветиться перед «однополчанами» считалось неприлично, но в то же самое время вполне допускались другие фривольности? Например, спускать штаны на заднице так, что пятая точка оказывалась наполовину открытой всем окружающим? Или заниматься телефонным сексом и мастурбировать в будках, лишь слегка прикрывшись какой-нибудь тряпицей? Или постоянно держать руки в брючатах и без остановки, в открытую, «наяривать» свое хозяйство, держа его (хозяйство) в постоянном полувозбужденном состоянии?

И многое, многое другое.

Ответов на эти вопросы у меня не находилось, хотя все вышеперечисленное наверняка привлекало внимание очаровашки Люси и десятка других тюремных геев. Во всяком случае, уж точно не жалкие тюремные трусы в желтых от мочи разводах…

Поскольку раненых и покалеченных экспресс-медосмотр в нашей камере не выявил, то сразу за ним начался экспресс-допрос по экспресс-методу дежурного капитана.

Бог и судья поставил вопросы ребром: «Кто видел, что произошло у телефонов? Кто знал Али-Бина? Кто и где находился час назад?»

Мы молчали.

Не получив ответы прилюдно, главный тюремный дознаватель объявил, что вызовет нас по одному. «Пока подумайте хорошенько!» – закончил он, покидая камеру.

Мы расселись по колченогим шатающимся стульям и начали рассуждать по поводу нашего прошлого и будущего. Колумбиец Рубен дежурил у окна, докладывая о ситуации на фронтах. Я пытался успокоиться и перестать «стрессовать», просматривая какой-то журнал.

Неожиданно разведчик доложил:

– Brothers, ведут собак! И вижу машину армейской «Скорой помощи».

Я вскочил со своего места и тоже выглянул в окно.

Зона была девственно чиста – ни единого зэка. К нашему корпусу направлялась группа охранников с немецкими овчарками на коротких поводках. Животные рвались вперед и нещадно лаяли. Мимо входных шлюзов в сторону «больнички» медленно ехал белый медицинский микроавтобус с надписью шиворот-навыворот: Military Ambulance[211]. У входа в отряд толпилась группа инопланетян – спецназовцев, одетых в темно-синюю униформу и с касками на голове. Таких навороченных зольдатен я раньше в тюрьме не встречал…

Через пять минут и в тревожно молчавшем коридоре вновь послышались звуки какой-то возни, сопровождаемые топотом солдатских ботинок и перезвоном ментовских ключей-вездеходов.

Мы опять выстроились напротив своих нар.

Еще через минуту в дверном проеме показалась серая собачья морда в сопровождении двух спецов из отряда К-9.

Процессия вошла в нашу камеру. Вооруженные менты в синем и сером остановились в дверях и где-то в коридоре.

Мы не двигались – овчарка была без намордника, а ее чувствительный нос почти касался нашей одежды.

Я впервые в жизни подвергался следственному обнюхиванию на предмет убийства и не знал, чего можно ожидать. «Пронесет или нет, пронесет или нет?» – с неприятным ощущением внизу живота размышлял я, на всякий случай прокручивая в голове свою версию событий.

Лет шесть назад такая же процедура чуть не стоила мне двухтысячного штрафа и шестимесячной отсидки.

Возвращаясь в Нью-Йорк из Москвы, я умышленно нарушил американский закон и попытался нелегально ввезти в страну три килограмма жирненьких и пахучих фейхоа. Этот экзотический для Америки фрукт был куплен за день до отлета у кутающегося в махровый шарф дядьки на одном из рынков столицы.

Фейхоа предназначались для доченьки и домочадцев в качестве познавательно-ностальгического витаминного подарка. В Нью-Йорке они тогда не продавались, поэтому у меня и возникла идея с «контрабандой».

В таможенной декларации при въезде в Америку задается конкретный вопрос: «Ввозишь ли ты в страну овощи-фрукты и флору-фауну?»

Делать этого нельзя, во всяком случае, без особых бумаг и справок.

Поскольку заветные фейхоа я предусмотрительно упаковал в несколько целлофановых мешков, то рассчитывал, что пронесет: подумаешь, какие-то киви-клубнико-сливы!

На таможне аэропорта JFK я поставил крестик на слове NO, забрал поклажу и двинулся на выход.

Неожиданно около моего чемодана появился недружелюбный пограничный Полкан. В одно мгновение пес оперся на чемодан передними лапами, вызывая на подмогу добрых молодцев из таможенной службы.

Как и во всех подобных ситуациях (дорожная полиция, гражданские слушания и пр.), я перешел на ломаный-переломаный английский.

Меня спасло «незнание» языка и система Станиславского.

«Офицер, – начинал я почти по-русски и с ударением на третий слог, – no understand English[212]. Me – Russian, сэнкю вери мач! Сорри!» – И меня волшебным образом отпускали…