Читать книгу "Госпожа камергер - Виктория Дьякова"

То, что несостоявшимся покушением на генерала фон Клюгенау, которого он сам наверняка уговорил направиться на переговоры к Шамилю, воспользовавшись тем, что близкий к Ермолову генерал Вельяминов, куда лучше знающий Кавказ и его обычаи, отправился в экспедицию, а фон Клюгенау, дисциплинированный штабист, размышлял о здешних делах скорее философски, чем практически, – покушением этим Хан-Гирей старался не столько ввести в столкновение Шамиля и противостоящий ему русский корпус, сколько вызвать противоречия внутри верхушки мюридов.

Его провокация направлялась на то, чтобы поссорить с верховным имамом… кадия Сухрая. Возмущенный высокомерием, присущим фон Клюгенау, Сухрай уже стоял на грани деяния, которое повлекло бы за собой вспышку нового противоборства черкесов и чеченов с русскими, что оказалось бы невыгодно Шамилю. Резкий и бескомпромиссный Шамиль, к тому же давно чувствующий дыхание Сухрая в спину, видящий в нем главного себе соперника в борьбе за власть, вполне мог бы воспользоваться продиктованным вспышкой яростью просчетом кадия, чтобы отдалить того от себя, как он уже не раз проделывал прежде, в том числе и с обиженным Хаджи-Муратом. Лишенный поддержки Шамиля, уязвленный в гордости и в претензии на власть, Сухрай оказывался бы в изоляции, и вполне вероятно, решился бы искать союза с русскими, принеся клятву верности государю Николаю Павловичу.

А что еще требовалось для того, чтобы Хан-Гирей полностью осуществил на Кавказе свой план? Более ничего. Сухрай-кадий предводительствовал весьма многочисленными черкесскими племенами, имел громкую славу среди них, его имя было известно императору. Падение Сухрая и его покорность Петербургу легли бы краеугольным камнем в основание блестящей карьеры бжедухского хана и его будущей безбедной жизни.

Опустившись на колени перед низким окном в хранилище, Мари-Клер приоткрыла деревянную ставню и смотрела на фруктовый сад, в котором зрели на деревьях абрикосы. Выходит, поддавшись порыву и вкатив арбу между Сухраем и генералом фон Клюгенау, она, сама того не осознавая, сломала весьма тонкий план Хан-Гирея и спасла не столько высокомерного генерала-австрияка, но и Сухрая от очень опасного для того развития событий. Хан-Гирей же, конечно, наблюдавший за ними из укрытия, – не зря ее постоянно преследовало ощущение, что кто-то следит за ними сверху, – Хан-Гирей сообразил, что она разгадала его намерения, и решился на второй шаг. Он послал наемного убийцу, одетого по-черкесски, чтобы покушением, а возможно и гибелью генерала фон Клюгенау, столкнуть жаждущего передышки Шамиля и стоящего за непримиримую и непрекращающуюся войну Сухрая.

Случайный выстрел с другого берега реки Шапсухо, сделанный, вероятно, с одного из русских секретов, расставленных теперь князем Потемкиным для наблюдения за черкесами, опять поломал Хан-Гирею всю его изощренную и коварную игру.

Раз Хан-Гирей наблюдал за ними – можно не сомневаться, что он знает о ее нахождении в ауле, и даже если он не заметит ее теперь, он имеет возможность видеть, как вместе с Сухраем и его мюридами она направлялась сюда.

Мари-Клер казалось, что время тянется очень медленно. Вероятно, было уже около двух часов пополудни. Солнце, выйдя из-за тучи, медленно катилось по жарким небесам, и гибкие верхи деревьев колебались, перешептываясь друг с другом. Меж абрикосами на ветках то и дело заводили трели птицы. Изредка кукушка повторяла свой унылый напев, мерный как бой часов в покинутой всеми зале.

В окно Мари-Клер видела, что Шамиль все еще не принял муллу Казилбека и приехавшего с ним полковника Хан-Гирея. Сославшись на усталость после поездки на ручей и встречи с русскими, он после обеда и беседы с тестем ушел в свои покои, чтобы соснуть немного.

Такая задержка существенно осложняла положение Мари-Клер. Ей необходимо было как можно скорее покинуть аул и торопиться в монастырь, откуда послать Кесбан к Абреку с известием о месте и времени выгрузки контрабандистских судов, но она не могла позволить себе уехать, пока ничего не узнала о плане муллы Казилбека относительно штурма хребта Нако. И потому до сих пор она вынуждена была оставаться в хранилище, что само по себе оказывалось весьма подозрительно и небезопасно.

Чувствуя, что нервы ее напряжены до предела, Мари все же намеренно успокаивала себя – она не имела права сорваться и поддаться эмоции, тем скорее погубила бы все дело. Но и ожидание становилось нестерпимо тягостным. Чтобы чем-то занять себя и создать таким образом некое прикрытие присутствию своему в сакле, Мари-Клер повязала голову платком и, засучив рукава мантии, принялась месить уже подготовленное кем-то тесто для лепешек, потом раскатывала его и разрезала на малые части. Так она поступала часто и в прежние свои приезды в аул, потому рассчитывала, что, застав ее за таким занятием, никто не выкажет ей подозрения. При том она не переставала следить за тем, что происходило на дворе Шамиля.

Потоптавшись немного, пока тесть Шамиля Джемал-Эдин, выйдя из сераля, оценивал бодрую силу лошади Казилбека, а также пробовал ее в беге по двору, мулла и Хан-Гирей, наблюдавший за всем с выражением презрения на лице, прошли затем в дом имама.

Здесь, в кунацкой, они встретились с Сухраем. Мари-Клер, отерев муку с рук, выглянула из хранилища – она видела, как, заложив руку за рукоять обнизанного серебром кинжала, Сухрай пристально смотрит на Хан-Гирея, так и не проронив ни слова. А Казилбек и тесть Шамиля ведут привычный обоим разговор о всякого рода событиях: об убийствах по кровоотмщению, о покражах скота, об обвиненненых в несоблюдении тариката – курении табака и питие вина.

Вдруг, наклонившись к Сухраю, Хан-Гирей вполголоса что-то сказал ему. Черкес ничего не ответил, но скулы на его красивом, смуглом лице напряглись. Черные глаза Сухрая быстро перенесли свой взор на дверь – и Мари-Клер поспешила снова спрятаться в хранилище.

Наконец от Шамиля вышел мюрид и объявил, что верховный имам просит муллу Казилбека и его гостя пройти к нему. Мари-Клер прекратила месить тесто, услышав о приглашение, – получалось, что Шамиль не станет говорить с посетителями в кунацкой, он приглашает их в личные покои, а это означает, что она ничего не услышит, находясь на прежнем месте. Она напряженно раздумывала, что же ей предпринять для того, чтобы узнать о содержании разговора Шамиля с Хан-Гиреем, как в коридоре послышались шаги, и на пороге хранилища она увидела Сухрая.

Он стоял, высокий и статный, заслонив собой весь проем двери, обе руки его покоились за ремнем, на котором висел, поблескивая серебром, кинжал. Мари-Клер, ощутив смятение, уронила кусок теста, который держала в руках, на стол и неотрывно смотрела на него, не решаясь нарушить молчание.

– Аминет сказала мне, что ты ждешь меня здесь, – произнес Сухрай, сделав несколько шагов вперед.

У Мари-Клер отлегло от сердца – значит, молодая черкешенка все рассудила по-своему, в ее, Мари-Клер, несомненную пользу.

– Это так? – спросил он, приблизившись еще.

При ощущении его так близко от себя, Мари-Клер на мгновение словно провалилась в пустоту – сердце ее что трескучий факел, окропленный водой, с усилием и болью разгоралось. Неровно, порывисто оно билось в груди, и она чувствовала, как страсть, связывающая их, становится столь властна теперь над нею, что этот узел, сплетенный из нее, никто уже не сможет распутать никогда – его можно только рубить, наподобие Великого Александра.