Читать книгу "Парламент Ее Величества - Евгений Шалашов"

А где должны заседать потомки бояр московских – Шереметевы с Салтыковыми, Бутурлины? А куда причислять графов и остзейских баронов? К верхней, родовитой палате, или к шляхте?

Со шляхтой тож… Столбовое дворянство кинулось доказывать, что оно куда важнее дворянства выслуженного. А те, кто шляхтичем стал, заполучив офицерский шарф или дойдя до коллежского асессора, кривили губы, кивая на столбовых, чьи грамоты уже давным-давно никому не нужны. Опять-таки, среди столбового дворянства единства не было. Московские помещики драли носы, а «испомещенные» при Алексее Михайловиче кичились заслугами предков при Смуте. Офицеры – дети иль внуки крепостных – не уважали статских…

Михайло Ломоносов, в числе прочих дел, был еще поставлен надзирать за канцеляристами, которые составляли и переписывали списки. Когда все списки были сверены и переписаны, чтобы отдать на подпись государыне, Татищев и Ломоносов схватились за голову – в реестре, где числились представители верхней палаты, стояло аж четыреста фамилий! А в нижней – две тысячи!

– Что делать-то станем, Василь Никитич? – робко поинтересовался Михайло.

Татищев, удивленный метаморфозой (ну не в духе Михайлы было чему-то удивляться или от чего-то робеть!), только сдвинул набок парик:

– Ну-ка, Михайла, дай-ка мне тот список, где родовитые фамилии. Себе другой возьми, со шляхтой. Вот, гляди. Кто тут у нас первым в списке? Князь Долгоруков Василь Лукич. Мало ему, дураку, в Верховном совете сиделось? Не понимает, что в ссылку скоро? Вычеркиваем. Далее – Долгоруков… Ну сказано ж было, чтоб по одной фамилии от рода, так нет же! Стало быть, вычеркиваю я всех Долгоруковых, окромя генерал-фельдмаршала Василия Владимировича. Вон, Голицыных прорва… А где же Михал Михайлович, который фельдмаршал? Значит, из всего выводка оставляем… вписываем фельдмаршала, а остальных – на хрен… Понял?

– Не очень, – честно признался Михайло. – С князьями-то хоть более-менее понятно, а с этими… Вот, первым у меня идет столбовой дворянин Заикин Варфоломей Феофанович. Пращуры его еще Дмитрию Донскому служили, о чем у него и бумага есть.

– Тебе его имя о чем-нибудь говорит?

– Нет, – замотал головой Михайло. – Да и фамилия-то какая-то несуразная. Заикин…

– Вот и вычеркивай ее.

– Василь Никитич, следующим у меня вообще Дураков – из бояр Коломенского уезда, пращур у него – боярин Вакула Умнов. Вычеркивать? А если он пользу в Думе принесет? Кой хрен тут разница – какая фамилия!

Василий Никитич, оторвавшись от увлекательного занятия – вычеркивания князей, посмотрел на помощника:

– Вот скажи мне, Михайло Васильевич, как эти реестры собирались? Претендентов в Думу, их что, в Коллегиях да полках кто-то избирал, как наилучших людей?

– Да нет вроде бы. Вписывали всех, кто желание изъявил.

– Ты не скажешь ли, часто так бывает, чтобы тот, кто во власть лезет, порядочным человеком был? Вспомни хоть деревню свою. У вас же там староста должен быть. Или – кормщик. Лезет какой-нить наглец во власть, в те же кормщики, а вы его кормщиком сделаете?

Подумав, Ломоносов помотал головой:

– В кормщики да в старосты добровольно никто не лезет, дураков нет. Ноша почетная, да тяжелая. Избирают их. Коли избрали – не отказываются. А если какой настырный нахрапом лезет, так живо ему окорот дают.

– Еще, Миша, участие в думе Государевой не за казенный кошт, а за собственный. У умных да у честных откуда деньги?

– И то верно, – согласился Михайло. – Честные да умные, они без денег сидят. Хотя, – задумался парень, – неправильно это. Умные должны много денег получать.

– Должны, – не стал спорить Татищев. – Есть, конечно, не бедные, но мало. Но погляди-ко сам – Брюса Якова Вилимовича в списках нет, Голицына Михайла Михалыча – тоже не было. А я же их первыми людьми почитаю. Да и не только я. Понял?

Михайло понял. Была, конечно, опаска, что выкинет он из списка кого-нибудь не того – ну, родича или ближника нынешнего царского фаворита – полковника Бобылева, или, там, кума псаря государыни, ну что тут поделать? Потом, чай, можно кого-нить и обратно вписать…

Татищев, на минутку оторвавшись от реестра, спросил:

– Вот скажи-ка мне, Михайло, что нам с князем Хованским делать?

Кто такой князь Хованский, Михайло не знал. О «хованщине» – стрелецком мятеже, конечно ж слышал. Но знал, что главаря оного мятежа вместе с сыном и зарубили. Вроде бы зарубили по приказу царевны Софьи, которую они в государыни прочили… Но на всякий случай изрек:

– А что с Хованским не так?

– Так вишь, по молодости слава у него дурная была. Напоил как-то Васька Хованский – не один, а с такими же молодыми дурачками – молодого князя Долгорукова до поросячьего визга, в гроб его уложил, а потом в церковь притащил, к алтарю. С утра поп пришел покойника отпевать – а тот взял да и ожил. И смех и грех!

Михайло едва не заржал, но сдержался. Все-таки, невместно как-то над такими делами шутить. Загоняя гогот в кулак, спросил:

– И было ему что-то за дурость или с рук сошло? Ежели наказан был – так, может, и ладно. У нас говорят – по резаному не режут. А коли сошло, так на кой он такой?

– Батюшка жалобу в Синод написал, те – самому государю Петру. А тот отправил Ваську в Голландию, морскому делу учиться.

Михайло от возмущения чуть не захрюкал:

– Ну да, ни хрена себе, наказание! В Голландию его учиться послали! Да ему, дураку, честь высокую оказали.

– Эх, Мишка-Мишка, – засмеялся Татищев. – Если бы ты знал, как этой чести-то бояре да князья пугались. Думали – прямо к антихристу в зубы отправляют. Поминальные службы в церквях заказывали.

– Так делу-то морскому Хованского выучили?

Да и кто в молодости-то не глупил?

Работа пошла быстрее. Уже через час довольные Татищев и Ломоносов отдали писцам реестры, где были прописаны представители обеих палат. Теперь их перебелить, подписать у государыни да отправлять по губернским да иным канцеляриям, с уведомлением, что будет первое заседание Государственной думы двадцатого сентября сего года.

– Лучший способ управления государством – демократия, – поучал тайный советник Татищев коллежского регистратора Ломоносова. Вздев палец вверх, потребовал: – Ну-ка, Михайло, переведи!

Михайло вздохнул, с тоской посмотрел на наставника и отбарабанил, как по писаному:

– Демократия, в переводе с эллинского, – народовластие. Форма государственного управления, бытовавшая в древних государствах – Афинах, Фивах и прочих эллинских полисах. Удобна для малых государств, кои могут быть вмещены в малые города, где все свободные граждане могут изъявить свою волю, принять участие в законосоставлении. Для больших государств демократия – штука зело неудобная, потому как слишком много людей – много мнений.

– А лучшая форма государственного устройства при демократии?