Читать книгу "Русская гейша. Секреты обольщения - Ольга Лазорева"

И вот мы стоим в аэропорту Нарита. Кихару очень обрадовалась мне и всю дорогу до аэропорта прижималась и болтала без умолку, рассказывая о своих впечатлениях и в спешке иногда переходя на японский. Госпожа Кобаяси обрадовалась меньше и даже пожурила, что я так и не нашла времени и не посетила ее дом. Я извинилась и в этот момент увидела быстро идущего к нам Митихиро. Я не смогла сдержать возгласа удивления и отправилась ему навстречу. Он обнял меня и сказал, задыхаясь:

– Как хорошо, что я успел! Я не мог представить, что не попрощаюсь с тобой, моя принцесса.

– Но каким образом ты здесь? – спросила я, смеясь.

– Прилетел на несколько часов. Провожу тебя и снова обратно на Хоккайдо.

– Ты просто с самолета на самолет? – уточнила я.

– Нет, это же международный аэропорт, а я прилетел в Ханэда, аэропорт внутренних рейсов. И уже оттуда приехал сюда, – ответил, улыбаясь, Митихиро.

Я замолчала, внимательно на него глядя. Его глаза были грустными, он не выпускал моей руки, пальцы слегка подрагивали.

– Звони мне, – сказала я. – И приезжай в гости.

– О да! – тихо ответил он. – Дух пиона всегда будет рядом со своей принцессой.

Я увидела в этот момент, как господин Кобаяси машет мне рукой.

– Все, мне пора, – сказала я и крепко его поцеловала.

Митихиро протянул мне небольшой квадратный пакетик и быстро пошел прочь, не оглядываясь. Я увидела, как господин Кобаяси провожает его взглядом.

– Это ваш поклонник? – задала вопрос госпожа Кобаяси, когда я подошла к ним.

– Друг, – кратко ответила я.

В самолете я заглянула в пакет. Там оказалась коробка. Раскрыв ее, я достала керамическую пиалу. Она была самой обычной на вид. Я провела пальцем по шероховатой глазури и удивилась не совсем ровным краям. Сбоку на темно-коричневой поверхности был изображен цветок, напоминающий пион, и я улыбнулась. Господин Кобаяси, сидевший рядом со мной, искоса глянул на пиалу. Потом попросил дать ему.

– Это очень дорогая антикварная вещь, Таня, – серьезно сказал он, внимательно изучив ее. – Ты, видимо, не представляешь, сколько это стоит. Не совсем прилично брать такие подарки даже гейше.

– Да? – удивилась я. – На вид обычная керамическая плошка.

– Это работа гончара шестнадцатого века Раку Тёдзиро. Здесь и клеймо имеется. Я как-то видел ее в каталоге. Твой друг, видимо, очень состоятельный человек.

Я молча убрала пиалу обратно и задумчиво посмотрела в иллюминатор.

– Да, у меня тоже есть сюрприз для тебя, – после паузы сообщил господин Кобаяси.

Я повернулась и увидела, что он протягивает мне плотный конверт.

В нем оказались фотографии. На одной я лежала на спине, обнаженная и расслабленная, словно поникший белый бутон. Мои распущенные волосы ниспадали с подиума темной волной, глаза были закрыты. Одна рука свисала вниз. Но ее линия тоже была плавной, как все линии моего тела. А сзади, словно обломок высохшего дерева, полулежал старик. Холмики моей белой груди с нежно-розовыми сосками четко выделялись на фоне его темного сморщенного тела. Его лицо было повернуто анфас, взгляд полуприкрытых глаз был абсолютно отсутствующим и устремленным вдаль. Казалось, что он смотрит куда-то за пределы красоты, лежащей возле него, всей этой картины и даже – бытия. На другой фотографии мы были засняты сверху. Наши лежащие на боку, полусогнутые тела были отвернуты друг от друга и соприкасались только ягодицами. И мы казались бабочкой, у которой одно крыло было белым и свежим, а второе – старым и засохшим. На следующих трех снимках я была связана яркими веревками. Мне особо понравилась та, где я сижу на корточках возле огромной напольной вазы. Мое тело переплетено очень сложными разноцветными узорами. И на вазе переплетение ярких цветных линий. Обнаженный господин Кобаяси с лицом, закрытым золотой маской, вынимает из вазы длинную ветку орхидеи с распущенными цветами. И так и кажется, что он хочет переставить цветок из одной вазы в другую – то есть меня.

Я внимательно просмотрела фотографии и попросила передать мою благодарность господину Оониси.

– Понравились? – улыбнулся господин Кобаяси.

– Да, очень красиво, – ответила я. – Это даже не фотографии, а настоящие картины.

– Мне он подарил такой же комплект и сказал, что с удовольствием еще поснимает тебя при случае.

– Только такой случай, я думаю, представится не скоро, – заметила я.

– Кто знает? Оониси ездит по всему миру. Может, заглянет и в Москву.

Мы замолчали. Я вновь посмотрела в иллюминатор. Господин Кобаяси через какое-то время достал книгу и начал читать ее. Я мельком глянула через плечо. Текст был на английском. Господин Кобаяси открыл на странице, где начинался рассказ. Он назывался «Мост снов» неизвестного мне автора Таназаки Дзунитиро[16]. Я отвернулась.

– Это рассказ о мальчике, который не мог уснуть, – непонятным тоном сказал господин Кобаяси.

Я повернулась и уткнулась в текст.

«Мать лежала подле меня, не снимая широкого пояса своего кимоно, и моя голова упиралась ей в подбородок. Хотя свет горел, я зарывался лицом между отворотами ее кимоно и погружался во мрак. Мой рот искал ее соски, я играл с ними, как младенец, зажимал их губами, тер их языком. Она разрешала мне без слова упрека; хотя я был уже довольно большим, но в ту пору не торопились с отлучением от груди. Если я тер языком изо всех сил, лизал ее соски и сжимал груди, из них текло молоко. В темноте ее кимоно я видел неясно белизну ее грудей».

Прочитав этот отрывок, я не смогла сдержать усмешки. Японские мужчины спокойно вносят эротику даже в воспоминания маленького мальчика. Хотя, как я знала из лекций по психологии, личность формируется до пяти лет, в том числе закладываются основы будущей сексуальности.

– Мать умирает, и отец женится на другой, точной копии покойницы, – раздался тихий голос господина Кобаяси. – С тех пор облики матери и мачехи перепутываются в сознании мальчика. Воспоминания о настоящей матери безнадежно смешиваются с более поздними впечатлениями о мачехе. Ему было только пять, когда его двадцатидвухлетняя мать умерла, и десять – когда появилась вторая мать.

И я вновь посмотрела на раскрытую страницу.

«В возрасте 12–13 лет я стал спать один, но меня обуревала тоска по материнской груди. «Мама, я хочу спать с тобой», – постоянно умолял я. Распахивая ее кимоно, я сосал ее груди, так и не находя в них молока. И тогда, чтобы в ее грудях появилось молоко, «вторая мать» родила и отдала новорожденного дальним родственникам на усыновление. Сначала мне было трудно добраться до молока, но, пока я сосал, мой язык, казалось, вспоминал былой опыт. Я был выше матери на полголовы, но я наклонялся и зарывался лицом в ее груди, жадно глотая молоко, вырывавшееся наружу. «Мама», – бормотал я инстинктивно голосом балованного ребенка», – прочитала я.