Читать книгу "Жертва - Сол Беллоу"

Стулья выглядели не совсем так, как тогда, когда их расставила Мэри; кровать неровно застелена. И пепельная грядка на ковре. Но понемножку все устаканивалось, и за делом он успокоился. Открыл банку овощного супа, поставил на огонь. Пока суп разогревался, помыл посуду и впервые за несколько недель включил радио: просто услышать голос. Грянул телефон. Макс, с угла, из аптеки на Четырнадцатой. Чтоб снова не вламываться без предупреждения. Очень кстати. На дверной звонок Левенталь бы не открыл.

Через десять минут он доедал суп, и пришел Макс. Елена наконец-то согласилась уехать из Нью-Йорка. Главная новость. Он сейчас с Пенсильвания-Стэйшн, получал билеты. Брат Виллани, он торгует подержанными вещами, покупает мебель.

— Новая там вдвое нам обойдется, — сказал Макс.

— Ну да, зачем тебе это барахло.

— А что в нем плохого? Просто перевозить дорого очень, и всё. — И улыбнулся Левенталю. — Ну?

— Ты хочешь сказать, я ошибся насчет Елены.

— А как же. И насчет бабушки тоже.

— A-а. Ну, ты тогда застал меня в жутком настроении, Макс. Не всегда я такой. Надеюсь, ты не обиделся.

Лучи вокруг глаз стали у Макса глубже.

— Ох, да я просто кайф ловил, когда ты ее описывал.

— Я рад, что ты наконец уговорил Елену. Все будет хорошо. И особенно я за Фила рад. Как устроитесь, мы к вам в гости приедем.

— Милости просим. В любое время. А она скоро вернется?

Левенталь заметил, что Макс не называет Мэри по имени. Тоже, как Елена, не знает, видно, как ее зовут.

— Мэри? Да вот, как подготовлюсь. Завтра ей буду звонить.

— Уж очень радио у тебя орет. Привидения отгоняешь?

Оба улыбнулись.

— Кажется, когда ее нет, я просто не знаю, на каком я свете.

Макс налил себе стакан воды, присесть, выпить кофе отказался.

— Хлопот полон рот.

Надвинул шляпу. Бачки — длинные, заросшие, на уши наползли.

— Я провожу, — сказал Левенталь. — Когда вы едете?

— В пятницу, в четыре.

— Буду.

Поговорив с женой, Левенталь в каком-то опьянении готовился лечь спать. Раздеваясь, метался взад-вперед по комнате, останавливался перед ее фотографией на бюро, гладил через стекло большим пальцем. Под ложечкой густо и четко стучало, гораздо медленней, кажется, чем подлинный, дальний, ликующе-торопливый бег сердца. Ноги у него таяли от возбуждения. Мэри, наверно, пакует вещи, она же обещала отправиться с первым поездом. По тому, как она говорила, он понял, что она ждала от него этого звонка. Он сказал: «Ты можешь поскорее приехать?» — и она выпалила: «Завтра», — сразу, он даже удивился. Она тут будет во вторник, рано-рано, не пришлось бы только слишком долго продираться через послепраздничную толпу. Ах, но надо же квартиру прибрать; пусть как оставила ее, так и увидит. Полчаса назад квартира ему представлялась сносной. Теперь оказалась чудовищно грязной. Он напялил поверх пижамы пиджак, бросился было к миссис Нуньес. Но вспомнил, что у Нуньесов есть телефон, вернулся. Вот, вечно с ним так: простейший, нормальнейший способ последним приходит в голову. Нашел у Мэри в записной книжке номер, набрал. Тут же услышал хрипловатое «Алло!». Все мигом обговорили; завтра она придет. Повесив трубку, он молча перед ней извинился за свое подозрение. Но некогда было каяться, даже думать некогда, не то состояние.

Запер входную дверь. Надо бы ее насчет сломанной цепочки предупредить. Но вообще-то у Олби ключ; нужно менять замок. Номер телефона он не запомнил, опять взялся за книжку, но потом решил подождать до утра. Тут объяснения требуются. Почему разбита цепочка? И замок в отличнейшем состоянии — зачем же его выламывать? Нет, тут нужно время; по телефону причин не придумаешь.

Он залез в постель, навалил у стены подушки и сидел, держа на коленях газету. Не читал; неохота, да и всё расплывалось перед глазами. Беспокойно шуршал страницами, слушал, как бесконечно сонно вздыхает пар в батареях, как встряхивает дом снизу подземка. Наконец отбросил газету, уткнулся лицом в подушку. И застонал от нетерпения. Неподвижно лежать было невмоготу. Снова, снова рисовалась ему платформа, поезда в туннеле, лицо Мэри в толпе пассажиров — шляпка, светлые волосы — и только потом лицо. Он ее целует, обнимает, спрашивает: «Ну, как съездила?» Так сойдет? Он мучительно сортировал приветственные слова. И опять, опять представлял, как он бежит по платформе. Невыносимо. Нет — спать, спать. Он погасил свет. Но не успел погасить, вскочил — была не сплошная темь, свет горел в ванной — и придвинул к двери тяжелое кресло. Приладил спинкой вплоть к ручке и вернулся в постель. «Ради Бога, — пробормотал, — только бы иметь сегодня покой». В окнах плавала бледность; взошла луна. Он встал на постели, задернул шторы и рухнул. Натянул на голову одеяло и скоро заснул.

Сначала он крепко спал, но скоро задергался. Было жарко; он кое-что с себя скинул; ноги ерзали, будто отказывались отдыхать, и раза два он чуть не вскочил, чтоб снова зажечь лампу. Но упорно зарывался головой в подушки, и вот уже ему снился сон.

Он на пляже; теплый широкий летний простор. Справа горит синевою море, берег весь от купальщиков черный. Слева — увеселительный парк, и билетные кассы, и мчатся, сталкиваются желтые, красные автомобильчики. Вот он входит куда-то, в гостиницу, что ли, там на круглой террасе сидят люди, глядят на бухту, но нет, это, оказывается, магазин. Он зашел купить Мэри румяна. Продавщица демонстрирует всяческие оттенки на собственном лице, каждый раз стирает грязной салфеткой, наклоняется к круглому зеркальцу, вытаскивает новый образец. Вокруг огромный пустой блеск стекла и металла. К чему бы это? — думает Левенталь. Он абсолютно уверен, он видел схему с полным набором цветов. Бессмысленное занятие. Но он смотрит, как она втирает румяна в свое острое личико, и ей не мешает. И ведь какой-то знакомый запах у этой салфетки, да? В усилии его распознать он приподнимается и вдруг соображает: это пахнет постель. Он вытаращил глаза, шурша по наволочке небритой щетиной. Неужели запах той бабы въелся в подушку, в матрац? Поднял голову, задыхаясь, увидел слепящую стену ванной, раззявленную корзину с бельем, черное ребро весов. Кажется, пар шипит в батареях, но в комнате холод. Он передернулся, зажег свет. От страха чуть не разорвалось сердце: кресло упало, приоткрыта входная дверь. И кто-то шевелится на кухне. Он подался вперед в спутанных простынях, под ним взвизгнули пружины. Ужас, как холодный поток, как море, вдруг разрядился, что-то вскрылось внутри, разверзлись хляби небесные. «Бог ты мой!» — он крикнул беззвучно. Во рту пересохло, у губ был вкус запекшейся крови. Но что, если стул соскользнул, дверь открылась сама? И в кухне нет никого? Опять нервы, опять больное воображение. Но нервы при чем — предлог, извинение трусости? Чтоб не идти на кухню, не удостовериться? Запер же он дверь? Да, он готов поклясться. И раз она открыта, значит, это Олби, Олби, у которого есть ключ, ее и открыл. Ноги так и рвались с постели, но он еще удерживался, он понимал, что если снова нервы его обманули, он этого просто не вынесет. Но вот — он уже выскочил из постели, одной ногой путается в неотвязной простыне. Отбрыкнул эту простыню, вбежал на кухню. Кто-то там скорчился, он на кого-то наткнулся. У него вырвался крик. Воняет, невозможно дышать. Газ хлещет из открытой духовки. «Вот теперь я его убью», — мелькнуло, когда сцепились. Зубами зажал пиджак, быстро переменил хватку, вцепился в физиономию. Тот судорожно выворачивался, Левенталь всей своей тушей его прижал в углу. Олби лупил его кулаком по шее, между лопаток. «Убить меня захотел? Убить?» Левенталь задыхался. И почти оглушало шипение газа. «Себя, самого себя! — Олби шептал отчаянно, как при последнем издыхании. — Себя!»