Читать книгу "До свидания, Рим - Ники Пеллегрино"

Он велел нам отойти, и через мгновение замок был уже сломан, а дверь распахнута настежь. В окно с поднятыми шторами лился яркий солнечный свет. Бетти лежала лицом вниз. Халат на ней задрался, обнажая ноги.

Мистер Терри дотронулся до ее плеча:

– Бетти, проснись!

Она даже не шелохнулась. Он потрепал ее по руке:

– Бетти! Бетти!

Тогда он встряхнул ее – сначала осторожно, потом сильнее.

– Ради бога, Бетти!.. О господи, нет… нет…

Я поняла, что слишком поздно, как только ее увидела. Лицо у Бетти было мертвенно-бледное, грудь не вздымалась.

Мистер Терри тяжело опустился на пол и закрыл лицо руками.

– Вызовите «Скорую» и полицию. Быстрее, Серафина, – хрипло произнес он.

С воем приехала «Скорая». Врачи попытались вернуть Бетти к жизни, но все было бесполезно: дыхание больше не колыхало ее грудь, сердце остановилось – она ушла навсегда.

* * *

Когда все уехали, а тело Бетти увезли, в доме сразу стало пусто и неожиданно спокойно.

– Где дети? – спросил мистер Терри, усталый и подавленный.

– Еще в школе.

– Сходите за ними и отведите к Марии Кокоцца. Она придумает, что делать.

Позже я винила в ее смерти себя. Надо было раньше вызвать «Скорую» или попытаться самой сломать дверь, спрятать куда-нибудь секонал и вылить водку в раковину. Чувство вины не отпускало долго: я обещала заботиться о Бетти – и подвела ее. Но в то утро все казалось нереальным.

– По крайней мере, она обрела покой, – сказала я, пытаясь найти хоть какое-то утешение. – Для нее страдания кончились.

Мистер Терри пристально на меня посмотрел.

– Думаете, она сделала это нарочно?

– Нет, конечно же нет!

На прикроватном столике валялся секонал – склянка упала набок, и таблетки рассыпались. Рядом стояла наполовину пустая бутылка водки. Я машинально начала наводить порядок.

– Сначала будет следствие, потом заключение коронера… Опять все попадет в газеты… – Вид у мистера Терри был убитый. – Боже, Бетти, что же ты наделала? Как ты могла нас оставить?

День, когда умер Марио, был шумным и мучительным. С Бетти все было иначе. Никто не кричал и не плакал. Наше горе было тише – возможно, потому, что она уже давно угасала.

– Она никогда бы не бросила детей. Никогда! – с жаром сказала я.

– Как же тогда? По ошибке?

– Может, это мафия? Может, они подослали кого-нибудь, чтобы ее убить? – сказала я, стараясь найти хоть какое-то объяснение и цепляясь за версию самой Бетти.

– Нет, Серафина…

– Она была больна, – быстро добавила я. – Бронхитом. С трудом могла дышать. Может, она умерла от удушья?

– А как же таблетки? И водка?

– Не могла она сделать это нарочно! Знаю, что не могла!

– Как бы там ни было, ее больше нет.

– Что говорить людям? – спросила я. – Как отвечать на вопросы?

– Просто скажите, что она умерла от разбитого сердца. Это в каком-то смысле правда. Без Марио для нее не было жизни.

One Alone[54]

Каждое платье вызывало воспоминания. Нитка жемчуга переносила меня в магазин на Виа Кондотти, атласная туфля – на одну из вечеринок. В последний раз упаковывая каждую вещь, я говорила Бетти «до свидания». Вечернее платье, в котором она была на концерте Марио в «Альберт-Холле», дубленка, согревавшая ее в Санкт-Морице, темные очки – они скрывали ее глаза на похоронах… Я разбирала наряды Бетти, кое-что оставляла на память детям, остальное укладывала в мешки, чтобы сдать в магазин поношенной одежды.

Многие вещи хранили аромат ее духов, и я представляла, будто она здесь, в комнате, – лежит в постели или сидит за туалетным столиком. Я разговаривала с ней, иногда вслух, чаще про себя: рассказывала, как тяжело мне было, когда я пришла в дом на Тойопа-драйв с четырьмя напуганными детьми, как Мария Кокоцца приютила нас и мы вместе молили Бога даровать нам мужество. Часто я шептала, что скучаю по ее лицу, голосу, смеху, и обещала навсегда сохранить память о ней в наших сердцах.

«Она теперь вместе с Марио», – твердили все вокруг. Возможно, это приносило им какое-то утешение. Но я знала: Бетти никогда бы не оставила детей по собственной воле, даже ради него.

Я осталась в доме на Тойопа-драйв – больше идти мне было некуда. Мария Кокоцца отнеслась ко мне с добротой. Она сказала, что после смерти Марио чувствовала себя потерянной, но теперь знает, чего хочет от нее Бог. «Я должна заботиться о том, что осталось после Фредди – о его детях и музыке. Вот что теперь важно».

Я тоже чувствовала себя потерянной, однако Божья воля оставалась от меня скрыта. Я была одна, далеко от всего, что знала, и находила немного радости только на кухне. Там я вдыхала знакомое благоухание лука и чеснока, острый аромат сушеного орегано и смолистый – розмарина, запах горячего жира, исходящий от жарящейся панчетты. Кухня напоминала о прежней жизни, в которой обитала радость.

У меня не было рецептов – я только помнила вкус, но все равно пыталась повторять блюда, которые готовил Пепе. Сначала я решила сделать что-нибудь попроще – нежное мясо моллюсков в гнездышках из спагетти, потом – запеченные в духовке макароны с расплавленной моцареллой и хрустящими хлебными крошками. Я варила супы из белой рыбы, томатов и орегано, замешивала соусы из толченых анчоусов и лимонного сока. Я старалась воссоздать все, что готовил Пепе, и, пробуя каждое блюдо, думала о нем.

Даже кухонная утварь, которую я доставала из шкафов, напоминала мне о Пепе: каменная ступка и пестик, которые мать Марии привезла с собой из Италии, чтобы толочь травы и чеснок, старые деревянные ложки и металлические поварешки, форма для равиоли – точно такая же, как на вилле Бадольо. Но Пепе готовил энергично и шумно: звенела посуда, шипели и плевались кастрюли, а у повара то и дело случались вспышки гнева. Я вела себя на кухне гораздо тише: аккуратно раскладывала утварь и ингредиенты, работала спокойно и находила в работе утешение.

Я оставляла горе за дверью кухни и сосредотачивалась на том, что готовила: любовалась разноцветными продуктами на тарелке, смешивала вместе вкусы – сладкие, кислые, соленые.

Я готовила только итальянскую еду: я ее понимала, и она напоминала мне о доме. Детям, должно быть, каждый кусочек тоже приносил воспоминания. Когда животики у них были набиты жирным ризотто или настоящими спагетти, они вели себя спокойнее, лучше спали и не мучились кошмарами. А я была рада сделать их жизнь хоть немного счастливее.

Я продолжала по привычке подслушивать под дверями, хотя то, что я слышала, занимало меня теперь гораздо меньше. Я даже не слишком интересовалась ожесточенной борьбой за право опекунства, которая завязалась между Марией и матерью Бетти. Я была не в силах как-то повлиять на исход. Единственное, что я могла, – это хорошо кормить детей.