Читать книгу "Вызов Запада и ответ России - Анатолий Уткин"

А позиция Германии была подходящей для определенного урегулирования — истощенные немцы искали мира на одном из двух своих гигантских фронтов. Вместо этого доморощенные русские социалисты, потеряв всякую ориентацию во внутренней обстановке, бросили русские дивизии в наступление, под пулеметы более организованной социальной силы.

Отражая внутреннюю природу русского сознания, Керенский даже в мемуарах (десятью годами позднее) утверждал, что «возобновление активных операций русской армии спустя два месяца после охватившего ее паралича было продиктовано как абсолютная необходимость внутренним развитием событий в России». Где этот диктат? Керенский (как и Горбачев семь десятилетий спустя) так и не смог разобраться в потоке событий, сокрушивших его. И он не обнаружил внутренней честности признать историческую вину. Не общая ли это русская болезнь?

Когда Керенский говорит в мемуарах о «национальном самосознании» русского народа, которое якобы предало себя накануне финального боя, он находится в плену собственных представлений. Разумеется, Запад торопил и Милюкова и Керенского, поступая неразумно. Французы впоследствии сделали посла Палеолога академиком — возможно его книги талантливы, но трудно не сделать вывод, что он проиграл главную битву своей жизни, когда не сориентировался в русской ситуации весны-лета 1917 года, продолжая со слепым упорством толкать шаткое русское правительство в бой, в поражение, в пропасть. Впрочем и его, и Бьюкенена можно понять: Людендорф готовил последний бой на Западе и все средства казались им хорошими, лишь бы русские отвлекали максимум германских дивизий. И все же Запад должен был быть проницательнее, не становиться жертвой первого же внутреннего импульса. Лишь спустя сорок с лишним лет Дж. Кеннан признал, что западные дипломаты и политики замкнули себя в круг военной необходимости и не смогли подняться над повседневностью, увидеть опасное для Запада состояние своего несчастливого союзника.

Что же, все можно в конечном счете понять. Керенский с коллегами чувствовали себя русскими западниками — совместная с Западом победа обещала благотворно сказаться на последующем внутреннем развитии России. Разумеется, они считали себя патриотами, тяготы настоящего они оправдывали благоприятными возможностями будущего. Это будущее они тоже видели в союзе с Западом, демократическим и прогрессивным. Нет сомнения, что их разваливающий Россию курс представлялся им соответствующим глубинным русским устремлениям. Не сумев связать внутренние факторы с внешними, нужды раненой России в мирном покое с перспективами сложного выхода из Антанты, эти последние (очень специфические) западники обрекли себя и предоставили историческую арену политическим силам, которые могли смотреться антипатриотическими во всем, кроме главного: они прекратили поток русской крови на Восточном фронте, выразив тем самым сострадание к русскому человеку, которого западники призывали отдать жизнь за цели, ценность которых для себя он так и не увидел. Генерал Драгомилов справедливо оценил исторический момент: «Преобладающим в армии является стремление к миру. Любой, кто пообещает мир, получит в свои руки армию».

* * *

На наступающем в конце августа 1917 года поворотном рубеже русской истории Запад замер, не зная, какую политику избрать. 24 августа глава британской военной миссии генерал Нокс сообщил своему кабинету, что главнокомандующий русскими войсками генерал Корнилов пытается выяснить позицию Запада в надвигающемся внутреннем русском конфликте. Корнилов считал Керенского недостаточно сильной личностью и для сохранения русской армии и государственности стремился ввести военное управление. Поможет ли Запад укрепиться России?

Это был тот случай, когда аналитическая мысль Запада зашла в тупик. Главы правительств обратились к своим экспертам, но и те испытывали едва ли не раздвоение личности. Согласно оценке генерала Нокса, основная масса русских войск уже не хотела сражаться. Промышленность была расстроена и рабочий класс требовал уступок со стороны работодателей и правительства. Русский экономический организм переставал быть привлекательным для Запада. Первой пришла к этому выводу Британия. Начиная с августа 1914 года, она пыталась заменить в России Германию в качестве экономического партнера, поставщика технических специалистов и кредитов. В августе 1917 года Британия как бы расписывается в своей неудаче. Британские промышленники стали закрывать свои предприятия в России и покидать страну, оказавшуюся неуправляемой.

Россия теряла единую волю, организацию и способность действовать. По сути началась самая трагическая для России в ХХ веке эпоха. Ее ждал распад, гражданская война, внутреннее ослабление, потеря внешнего влияния. Министр иностранных дел Терещенко, обращаясь к союзникам, уже вынужден был прибегать к патетическим воспоминаниям. Он надеялся, что Франция не забудет жертвы в 300 тысяч человек, которую Россия принесла в августе и сентябре 1914 года, чтобы спасти Париж, он надеялся, что Италия будет с благодарностью вспоминать, что давление на ее фронте было облегчено великим наступлением Брусилова. Он заверял, что Россия не забудет помощи, оказанной британским флотом.

Дольше других западных правительств надеялось на выход Керенского из кризиса американское правительство. Оно помогало Временному правительству в любых его составах. Понимание того, что время «борьбы до победного конца» в России иссякает, в Вашингтоне так и не возобладало. При этом нужно учесть, что за годы войны американский экспорт в Россию вырос значительно. В 1917 году американцы экспортировали только в европейскую часть России товаров на 400 млн. долл. (рост с 25 млн. в 1913 году). Американский экспорт включал в себя не только военные материалы, но также значительный объем сельскохозяйственного оборудования, автомобили, локомотивы, хлопок, промышленное оборудование.

11 октября 1917 года Керенский выступил с последним призывом к Западу поддержать его правительство до начала работы Учредительного собрания: «Волны анархии сотрясают страну, давление внешнего врага нарастает, контрреволюционные элементы поднимают голову, надеясь на то, что продолжительный правительственный кризис, совмещенный с усталостью, охватившей всю нацию, позволит убить свободу русского народа». Керенский все более ожесточался в отношении Запада. Он не скрывал своего разочарования им. Ему, говорил он, трудно разубедить растущее число лиц, жалующихся на то, что союзники повернулись к России спиной. В некоторых кругах уже опасаются, что союзники готовы заключить мир за счет России. Пытаясь рассеять опасения премьера, работавшего уже семь месяцев в состоянии стресса, посол Бьюкенен заявил, что союзники «никогда не покинут Россию, если она не отречется от себя сама».

Осенью 1917 года наступает окончательный крах великой русской армии. Накануне февральской революции число мобилизованных достигло 17 миллионов человек. Из них 2 миллиона человек были взяты в плен, а более 2 миллионов погибли на поле брани или от болезней, что довело численность русской армии к концу 1917 года до 12 миллионов человек. И все же это была самая крупная армия мира. Но ее распад был уже неостановим. Произошла национальная катастрофа. На протяжении 1917 года все основные выдвинувшиеся на авансцену русской истории партии — от буржуазных до социалистических — своими действиями объективно углубляли эту катастрофу.