Читать книгу "Время собирать камни - Александр Харников"

— Перефразируя Наполеона, — ответил адмирал Ларионов, — можно сказать, что это больше, чем ошибка — это преступление. Нашей разведке уже известны все закулисные ходы, сделанные с этой целью одной островной державой. Начиная с выстрела с Сараево, и кончая войной, объявленной России Германией. Сейчас я пришел к вам, чтобы обсудить все те меры, которые следует предпринять для прекращения этого бессмысленного кровопролития, и скорейшего заключения мирного договора…

28 (15) октября 1917 года. 16:25. Петроград. Николаевский вокзал.

Генерал-лейтенант барон Густав Карлович Маннергейм.

Ни в какую Гатчину мы в тот день так и не поехали. Уже вызвав авто, Александр Васильевич решил связаться с находящимися в Гатчине своими коллегами, чтобы уточнить, удобно ли нам будет прямо сейчас явиться к Государю и его брату. Оказалось, что не все так просто. Ехать необходимо было, действительно, в Гатчину. Но не во дворец, а на Варшавский вокзал. Вверенная попечению его Императорского Высочества Михаила Александровича сводная кавалерийская часть отправлялась на фронт, и Государь, а также все его домашние, включая императрицу Марию Федоровну, тоже отправились на вокзал, чтобы проводить сына и брата. Времени оставалось не так уж много, и поэтому, когда авто миновало Александровскую слободу, Александр Васильевич похлопал шофера по плечу и сказал, — Сережа, поднажми, мы торопимся…

Господа, я кавалерист, преподавал в кавалерийской школе и принимал участие в скачках. И думал, что знаю, что такое быстрая езда. Я не понял, что сделал Сережа, но мотор авто вдруг взревел, как раненый зверь, и когда машина рванулось вперед, подобно пришпоренному жеребцу, то лишь тогда я понял, почему ему дали такое название — "Тигр".

Рывок был таким сильным и неожиданным, что меня буквально вдавило в подушки сиденья. Деревья по сторонам дороги мелькали с бешеной скоростью. Мне казалось, что мы не едем на авто, а низко-низко летим над землей. Говорят, что русские любят быструю езду. Но я не русский, а обрусевший швед, рожденный в Великом княжестве Финляндском. Внутри меня все дрожало, как будто я снова участвовал в парфосной охоте моей юности. А этот Сережа небрежно так откинулся на своем сиденье, и вдруг начал рассказывать нам с Александром Васильевичем разные смешные истории. Тридцать верст пути мы пролетели, как мне показалось, во мгновение ока. И, что удивительно, даже не убились насмерть.

По дороге мы обогнали воинский эшелон. Я не смог его хорошенько разглядеть издали, но, кажется, под брезентом на платформах стояли броневики. Наше авто, забрызганное грязью по самую крышу, по-кавалерийски лихо подлетело к Варшавскому вокзалу в Гатчине. Погрузка в вагоны была в разгаре. Стоял обычный в таких случаях шум и гам. Ржали лошади, которых казаки и текинцы заводили в вагоны, на нескольких языках гомонили отправляющиеся на войну люди.

Я оглядывался по сторонам, но никак не мог найти Государя, который, как мне сказали, непременно должен был быть здесь. Наконец, Александр Васильевич легонько дернул меня за рукав, и указал на какого-то незнакомого мне мужчину, в очках, и с короткими английскими усами на гладко выбритом лице. Я присмотрелся и узнал этого человека, — О, Господи! Государь сбрил свою знаменитую бороду! И надел очки?! Зачем?

Рядом с ним я увидел его брата, Великого Князя Михаила, сестер, Ольгу и Ксению, Великого Князя Александра Михайловича, и даже их вдовствующую императрицу Марию Федоровну. Михаил Александрович, конечно, был хорош. Длинная кавалерийская шинель, лихо закрученные рыжие усы, прямой кавалерийский палаш, свисающий до середины надраенного до блеска голенища. Впечатление портило только отсутствие погон. Рядом со своим воинственным младшим братом Государь выглядел, как учитель из заштатного уездного городка.

Как ни удивительно, но Государь первым заметил не меня, а моего спутника, который, как я уже понял, был у господина Сталина кем-то вроде помощника для особых поручений. Я же в своем партикулярном костюме, наверное, выглядел так очень непривычно для людей, которые знали меня раньше. И только после того, как я с ним поздоровался, Государь воскликнул, — Густав Карлович, вы ли это? Я рад вас видеть, господин барон. В этом черном пальто вас просто не узнать.

— Ваше Величество, — ответил я с поклоном, — вы тоже сейчас выглядите не совсем таким, каким я вас привык видеть.

— Приходится соответствовать, — со вздохом сказал Государь, — Императора Всероссийского Николая Второго больше нет. А есть гражданин Советской России Николай Романов, — он провел рукой по своему выбритому подбородку, — Зато, милейший Густав Карлович, никто не смотрит на меня, как на музейный экспонат, или бородатую женщину, привезенную цирком-шапито на ярмарку в уездный городок.

— Но, Государь, — возмущенно воскликнул я, — Как вы можете так говорить?! Ведь ваши великие предки…

Его Императорское Величество посмотрел на меня печально, словно на несмышленого ребенка, — Густав Карлович, мои великие предки оставили мне в наследство Великую Державу. А что я оставил бы своему сыну? Мой великий отец, наверное, увидев все, что произошло в этом году, поступил бы со мной, как Тарас Бульба со своим сыном Андреем.

Знаете, незабываемое и омерзительное зрелище, когда люди, которых ты назначил на самые высокие должности, и которым ты полностью доверял, забыв о долге, чести и присяге, наставляют на тебя свои револьверы, и требуют отречения от Престола. Угрожая в противном случае расправиться не только лично с тобой, но и с твоей супругой и детьми. И заметьте, это были не матросы и солдаты, разложившиеся уже после, того, как монархия рухнула. Это были генералы и члены Государственной думы, с визгом кинувшиеся делить выпавшую из моих рук власть.

Нет, наверное, все, что не происходит — все к лучшему. Я с самого начала знал, что негоден к делу управления Империей, и все время искал пути к безопасному самоустранению от возложенной на меня Провидением тяжкой ноши. К несчастью моему и моей страны, мой брат Георгий заболел туберкулезом и умер в Аббас-Тумане, а самый младший брат Михаил еще меньше моего был склонен к тому, чтобы править и повелевать…

Михаил переступил с ноги на ногу, от чего на сапогах мелодично тренькнули шпоры, — Ники, ты же знаешь, — сказал он, — мне бы шашку, да коня, да на линию огня… А твое место могло присниться мне только в страшном сне. Наша МамА, — он кивнул в сторону гордо вздернувшей подбородок Вдовствующей императрицы Марии Федоровны, — все время мечтала усадить на трон меня. И, к счастью, этого ей не удалось сделать. Ибо занять твое место я согласился бы лишь в случае смерти твоей и Алексея. Возможно, Ники, я не повторил бы твоих ошибок. Но я вполне мог совершить еще более худшие.

Я растерянно молчал, в недоумении переводя взгляд с одного августейшего брата на другого. Сказать честно, я не ожидал услышать от них подобные речи. Наконец, собравшись духом, я спросил Государя, — Так вы и в самом деле обещали господину Сталину свое содействие, и призывали верных вам офицеров к сотрудничеству с новой властью? А я думал, что это всего лишь большевистская пропаганда…

Государь вздохнул, — У нас с господином Сталиным заключен своего рода договор. Если преданные мне люди, не за страх, а за совесть будут сотрудничать с новой властью, то он обязался не допустить в России ужасов, подобных якобинскому террору. Пока я выполняю свою часть договора, то он выполняет свою. Можно сказать, что после разгона бунта люмпенов, русская революция, перешла к Бонапарту, минуя Робеспьера. Так-то оно, наверное, будет лучше.