Читать книгу "Когда отступит тьма - Майкл Прескотт"

Пока что ее отчаянные рывки и извивания лишь затягивали узел еще крепче. Ослабить его она не могла.

— Роберт не был бойскаутом, — пробормотала Эрика, удивляясь хриплой скрипучести собственного голоса. — Где же он научился вязать такие узлы?

Потом со стоном вспомнила, что сама учила его. Урок жизни в лесу, старшая сестра учит братишку быть мужчиной. Что ж, теперь он мужчина, опасный мужчина.

И вскоре вернется перерезать ей горло.

«Ну и что, если перережет? — подумала она с внезапным приливом горестного отчаяния. — Что это меняет? Ради чего тебе жить?»

Эти вопросы причинили ей боль, потому что ответов у нее не было.

Жизнь ее была пустой много месяцев. Много лет. Она была постоянно занята по горло, но ее отчаянная деятельность представляла собой просто-напросто уловку, чтобы отвлечься от полной бессмыслицы существования. Она завела галерею, чтобы зарабатывать деньги, в которых не нуждалась, чтобы иметь повод для поездок на Средиземноморье, из которых возвращалась грустной, выжатой. Муж не любит ее и никогда не любил, женился на ней ради денег, гаррисоновского состояния, ее великолепного наследия, казавшегося ей бременем и проклятием.

У нее не было друзей, кроме болтливых сплетниц вроде Рейчел Келлерман. Горожане улыбались ей, потом шушукались у нее за спиной. Единственным близким человеком у нее был Роберт.

Психопат, который привязал ее к столу и вскоре убьет.

Сражаться нет смысла. Даже если она останется в живых, ее ждут мытарства похлеще всех прежних. Роберта на всю жизнь упрячут в тюрьму или в сумасшедший дом. Она превратится в объект презрительной жалости, на нее будут указывать пальцами. Она разведется с Эндрю и останется одна или будет жить с ним в формальном браке. Она…

Одна. Нет, это не совсем так. Даже без Роберта, без Эндрю она не останется в одиночестве.

С ней будет Бен Коннор.

Странно, что она едва не забыла о нем, роясь в обстоятельствах своей жизни.

«Ну и что, — подумала с горечью Эрика, — для него это лишь эпизод. Ничего не значащий».

Правда, он говорил другое. Сказал, что любит ее.

Мало ли что он сказал. Эндрю утверждал, что любит ее, и это было ложью. Роберт в детстве был ее задушевным другом, казалось, на всю жизнь. И вот каким стал теперь.

Любовь всегда была игрой, притворством. Полагаться на нее было нельзя. Разве мать не притворялась, что любит ее? Пока не отпала необходимость в притворстве и она не сбросила маску, перестав скрывать презрительное равнодушие к своим детям. Убирайся — таков бывал ее ответ всякий раз, когда сын или дочь обращались к ней за утешением. Это слово и позвякивание кубиков льда в стакане.

Мать покинула их, словно бросив на обочине пустынного шоссе. Она присутствовала в доме, но ни эмоциональной близости, ни теплоты понимания, ни любви не было, были только кислый запах перегара и холодная злоба в налитых кровью глазах.

И Кейт Уайетт… Дядя Кейт, как он требовал называть себя… Он был еще хуже. Даже не притворялся, будто любит их.

Она знала только одну настоящую любовь — отцовскую, но отца унесла смерть. Смерть, ставшая концом любви, концом надежды. Смерть, которая скоро заключит ее в свои холодные объятия.

Какая-то взрывная смесь чувств — страха и ярости — пронизала ее тело, и внезапно Эрика стала извиваться на столе, натягивать ремни в яростном отчаянии, сознавая лишь, что не хочет умирать здесь, в этой сырой темноте, не хочет, не хочет.

Запястья ее бешено вертелись, силясь высвободиться, ноги сгибались, и левая ступня слегка скользнула в сапоге.

Эрика замерла, тяжело дыша.

Ступня скользнула. Да, несомненно.

Но как это могло быть? Ведь икра привязана?

Несколько секунд Эрика неподвижно лежала, страшась пошевелиться, спугнуть какую-то предоставившуюся возможность.

Потом очень медленно изогнула спину, приподняла плечи и уставилась на левую ступню в резком свете керосиновой лампы.

— О, — прошептала она. И с шепотом появилась улыбка, вялая, неуверенная, первая за много часов.

Ее. Роберт допустил оплошность. Очень легкую, пустячную, но все же оплошность.

Привязывая ноги, он обернул ремень вокруг правой икры, прижав ее к столу. Но другой ремень наскоро обмотал вокруг верхней части голенища и затянул узлом.

У левой ступни была какая-то свобода движения в сапоге. Небольшая; сапог плотно облегал ногу, и ремень крепко его сдавливал.

И все-таки Эрика думала, что сможет высвободить ногу.

А если и высвободит? Что даст эта крохотная мера свободы? Эрика не представляла. Знала только, что какой-то успех лучше, чем никакого. Если до возвращения Роберта она сможет высвободить только ногу, пусть будет так. Добьется хотя бы этого. Не погибнет без борьбы.

Эрика долго трудилась над этой задачей, вертя ногой, сгибая колено, медленно таща ступню вверх. Ей мешал носок. Шерстяной, довольной толстый, поэтому он морщился на пальцах и лодыжке, образуя комок, мешавший движению.

Наконец она вытащила ногу из сапога и расслабилась, переводя дыхание.

Она добилась своего.

Что дальше?

Эрика оглядела стол, ее по-прежнему удерживали три ремня. Потом окинула взглядом зал, гладкий известняковый пол, высокий потолок и керосиновую лампу на каменном пьедестале.

В голову ей пришла безумная мысль. Лампа.

Она отвергла эту идею. Слишком рискованно. Безрассудно.

Эрика нерешительно обратила внимание к ремням на запястьях. Повертела предплечьями, абсурдно надеясь, что ремни чудесным образом ослабнут, но, разумеется, ничего подобного не произошло.

Она поймала себя на том, что снова смотрит на лампу.

Да, идея безумная. Но возможно, это единственная ее надежда.

Лампа была одной из тех, что они с Робертом принесли из сарая. Видимо, изготовленной в начале века. Стеклянный корпус представлял собой резервуар с керосином, фитиль подводил горючую жидкость к горелке.

Если она дотянется левой ногой до лампы, сбросит ее на пол, то стекло разобьется, керосин выльется и запылает.

— И стол вспыхнет, — заключила шепотом Эрика, — а ты сгоришь заживо.

Да. Такое вполне возможно.

Однако…

Ремни прибиты к нижней стороне стола. И огонь, пылая прямо под ней, может прожечь их, ослабить настолько, что она сможет высвободиться.

Или ремни уцелеют, а она будет жариться заживо или задыхаться от дыма.

— Забудь об этом, — резко сказала она. — Придумай что-нибудь другое.

Должен существовать еще какой-то способ. Менее опасный, менее непредсказуемый.

Однако никакого другого плана на ум не приходило.